Избранные труды. Том IV - Олимпиад Соломонович Иоффе
Наконец, выход был найден. Он подозвал к себе подчиненного и приказал наклонить ухо к его рту. Тот приказание выполнил, и в течение нескольких минут начальник матерился на ухо. А его лицо из яростного постепенно превращалось в спокойное и удовлетворенное. Когда удовлетворение стало полным, он приказал подчиненному занять обычное положение, и чтение отчета продолжалось.
27. Переход Москвы на осадное положение сопровождался не только многочисленными арестами, но и массовым понижением в чинах начальников высокого ранга. Многим из них пришлось покинуть Москву и отбыть к новой службе на периферии. Один из них, Павел Петрович, при был из ПУРа в нашу дивизию в качестве заместителя начальника политотдела.
Он приехал с помпой центрального сановника. Несколько больших роскошных чемоданов, наполненных всякой ненужной всячиной, в том числе многочисленными бутылками сухого вина, как будто они могли привлечь любителей водки. Начальственное окружение сразу его невзлюбило. Почувствовав это, Петрович переориентировался на наш эшелон, став постоянным гостем землянок с лейтенантами, сержантами и рядовыми. Там его восприняли положительно и встречали с достойным уважением. И когда он считал, что низший элемент завоеван, произошли два срыва, окончательно его скомпрометировавших.
Первый срыв связан со спичрайтером, как там называли лейтенанта, писавшего ежедневные отчеты. Однажды этот лейтенант допустил промах, отправив черновики отчета к Петровичу не лично, а с бойцом. Через непродолжительное время боец вернулся и передал лейтенанту приказ Петровича явиться лично с возвращенным отчетом.
Выполнив этот приказ, лейтенант застал в землянке Петровича массу политруков – участников какого-то совещания.
Выслушав рапорт спичрайтера, Петрович внушительно произнес:
– Вы совершили серьезное нарушение, ответственный документ доставили не лично, а послав безответственное лицо.
– Но вы повторили мое нарушение, возвратили мне ответственный документ через то же безответственное лицо, – возразил лейтенант.
Землянка наполнилась хохотом, и Петрович взъярился:
– Я вам делаю замечание, и принимайте его как замечание, – прошипел он.
На том инцидент и закончился.
Второй срыв не был таким же массовым по числу свидетелей, но оказался еще более показательным.
Петрович имел манеру по вечерам неожиданно появляться в нашем эшелоне и вести задушевные беседы. В таких беседах он беспощадно громил свое окружение, невоспитанное и грубое, подчеркивая, что душой он отдыхает только у нас. Однажды он к этому добавил, что обеды или ужины должны быть не только принятием пищи, но и приятным времяпрепровождением. Да вот в его компании это невозможно. Приносят какие-то котелки, которые отбивают охоту есть, не только проводить время.
– Да… – произнес Ося Левин, аспирант истфака ЛГУ, проходивший срочную военную службу.
– Что «да», Ося? – спросил Петрович (он старался рядовых знать и величать по именам).
– Да… – повторил Ося.
– Ну, а дальше? – нажимал Петрович.
– А дальше я вспомнил, что мой старший брат был в гражданскую войну председателем военного трибунала. После его гибели мать долго хранила его котелок с остатками каши. Он никогда не жаловался ни на пищу, ни на времяпрепровождение.
Наступила гнетущая тишина. Ее прервал Петрович:
– Мне, пожалуй, пора, – задумчиво произнес он.
– Боец Левин, – скомандовал его начальник лейтенант Мартынов, – проводите начальство.
– Вы хотите меня проводить?
– Мне приказали, – отрубил Левин.
После этого визиты Петровича к нам прекратились.
Надо, однако, быть к нему справедливым. Он провалился на лицемерии, которое в младшем эшелоне не прощают. Но далеко не каждый начальник искал бы контактов с этим эшелоном ценой унижений, которые претерпевал Петрович, и это делало ему честь. А лицемерие в отношениях с рядовыми? Так чего же еще ждать от человека, большую часть жизни проведшего в начальственном кресле.
28. Армия – многогранный организм. О существовании некоторых ее подразделений гражданский человек не мог бы и догадаться. Одни из них строились на постоянных разъездах сотрудников. Таковы, например, санотделы и сануправления армий и фронтов, сотрудники которых постоянно ездили в госпитали и медсанбаты. Особенно трудно приходилось последним. В медсанбате они не всегда даже находили место для ночлега. Однажды такой командировочный, следуя совету начальника медсанбата, улегся в спальный мешок врача, который отбыл в одну из рот на передовой. А тот среди ночи вернулся и только что не материл своего незваного преемника по месту сна. Исчерпав всю желчь, он завершил свою речь словами, казавшимися ему неотразимыми:
В конце концов, это противоречит элементарным медицинским соображениям.
Да, но, как видите, я пренебрег этим обстоятельством, – возразил врач-нарушитель. Его противник буквально онемел от такого неожиданного возражения.
Другие специальные подразделения, наоборот, привязывали своих сотрудников к месту работы. Таковы, например, составители сводок иностранной прессы для командующих фронтами, которые в силу своей загруженности сами не могли следить за этими материалами, даже опираясь на переводчиков. А ежедневный бюллетень на 2–3 страницы спасал положение. Такого рода информация готовилась на всех фронтах, но у работавших над ней сотрудников, никуда не разъезжавших, были свои заботы. Всегда находились люди, ставившие под вопрос четкость и качество таких бюллетеней. У бюллетеня Карельского фронта, издававшегося при разведуправлении, объявился конкурент в составе оперативного управления. Этот самозванный бюллетень публиковал лишь обзоры немецкой печати, но настолько интересные и тонкие, что источник разведуправления не шел с ними ни в какое сравнение. Поэтому данные о немецкой прессе маршал Мерецков предпочитал брать из «оперативного» бюллетеня. Это уже не просто раздражало, но ставило под угрозу продолжение деятельности источника разведупра.
Руководитель группы переводчиков разведки был убежден в заблуждениях оперативников. По его мнению, немцы не могли сами о себе такое печатать. И он попросил поэтому запеленговать источник, открытый оперативным отделом. Результаты пеленгации оказались ошеломляющими. Пеленг лег прямо на Лондон, и, стало быть, под видом немецкой печати командующий знакомился с их английской имитацией. В результате разведупр восторжествовал, а оперативникам пришлось прикрыть выпуск своего бюллетеня.
29. Борис Цинман, руководивший переводчиками разведупра, – личность особая, заслуживающая специальной характеристики. Ему принадлежит сама идея подобного бюллетеня, впервые осуществленная во время финской войны. Делал он это мастерски, неподражаемо. Разносторонне образованный, он устранял многочисленные трудности на пути выхода бюллетеня, начиная с военных терминов и кончая географическими названиями.
Но был у этого удивительного человека один весьма странный недостаток: он не терпел утверждений, будто он чего-то не знает, и в таких случаях не дискутировал, а набрасывался на оппонента с оскорблениями, готовый, если нужно, перейти в кулачный бой.
Однажды мы с ним вышли из дома в столовую в самом благодушном расположении духа, а по дороге черт меня дернул заговорить об ошибках Альдорвандо Марескотти в книге о дипломатии Италии. Он не был со мной согласен. Но это было бы полбеды. В какой-то момент он начал осыпать меня оскорблениями, а этого уже я не выдерживал. Разгорелась перепалка, готовая перейти в драку, если бы мы не дошли до столовой. А потом страсти поутихли и скандал не возобновился.
Его жена Валерия Астапович, широко образованная женщина, державшая на своих плечах большую часть английского перевода, во всех спорах (а они возникали часто) поддерживала его сторону. А это лишь подливало масла в огонь. Противники Бориса волей-неволей становились противниками его жены. Непреклонность в споре на Карельском фронте не проходила бесследно. Там собрались многочисленные будущие светила науки (например, Игорь Дьяконов – востоковедение, Додик Прицкер – международные отношения, Фима Эткинд – литературоведение), и безапелляционность с ними была небезопасной. Это они ввели в обращение кличку Бориса – «человек-ухо», намекавшую на нашу работу по слушанию иностранного радио. С их же легкой руки распространился слух, что в Беломорске (месте расположения управления фронтом) он знал только два пункта – свой дом и дом зубного врача.
Кстати, о зубном враче. Супруги Борис и Валерия едва ли не весь свой дополнительный паек отдавали зубному врачу за профилактические меры, а когда на старости лет мы как-то собрались у них на какую-то памятную дату, Борис, когда-то воспевавший зубных врачей, разоткровенничался под влиянием Бахуса.
– Вы знаете, – сказал он. – Я лишился последнего зуба и теперь ем с помощью фальшивых зубов. Какое это блаженство! Ни боли, ни профилактики. Испортятся – заменят. Почему человечество не додумалось до такой простой меры – уничтожать естественные зубы в детстве и в том же возрасте заменять их протезами. Сколько сил это бы сберегло у взрослых людей!
В этой фантазии весь Цинман. Он все время придумывал какие-то меры, заменявшие реальные формы человеческой жизни. Настоящий мальчик Мотл на более высокой ступени культуры. В то же время это был мальчик Мотл, никогда не забывавший о своих
