Праведник мира. История о тихом подвиге Второй мировой - Греппи Карло

В 1945 году «ездовые собаки»[1026], каким был и Леви[1027], [1028], медленно поднимались на ноги, а Лоренцо обреченно брел вперед. Все возвращалось на свои места. Более или менее.

Немая потребность в достоинстве

Но есть иные способы победить эту боль: другие сражения, в которых каждый борется, как может, без посторонней помощи. Кто их выигрывает, становится сильнее и лучше. А кто не выигрывает? Кто сдается, внезапно или постепенно? Что скажешь ты, что скажу я, если нам придется идти по дороге на запад? Сможем ли мы не пасть духом во имя рода человеческого и во имя тех, кто нашел в себе силы переломить судьбу?[1029]

Нас мало живых

[1031]

Простого каменщика, который в 1945 году прошел пешком больше тысячи километров, дома не ждал пышный прием. И в Фоссано он вряд ли вошел с высоко поднятой головой — у него была привычка ходить понурившись. А теперь рассмотрим, что же произошло. Более трех лет назад человек ушел на запад с фирмой G. Beotti, потом однажды появился дома на Рождество и не подавал вестей[1032] еще почти два с половиной года. И вдруг вернулся.

Скорее всего, случайно встретившийся ему друг был потрясен: от плотного здоровяка осталось всего килограммов 40 (а то и меньше) — судя по тому, что рассказали Энджер его родственники[1033]. Это была ходячая демонстрация лживости нацистской пропаганды, трубившей, как хорошо живут и отлично питаются вольнонаемные рабочие[1034]. Для мужчины своего телосложения Лоренцо весил ровно половину от положенного — даже меньше, чем субтильный Леви в 15 лет (он таким и остался, и природная миниатюрность оказалась еще одним плюсом для выживания)[1035].

Еще у Такка появился заметный шрам на бедре — поранился ржавой колючей проволокой[1036]. Примо в лагере не только помог другу починить обувь, но и раздобыл лекарства, чтобы рана не воспалилась. По крупицам собранные сведения, воспоминания матери и сестры, немногие, но существенные детали позволили нам в общих чертах восстановить одиссею, длившуюся почти пять месяцев. Настал момент показать, каким Лоренцо вернулся домой в первой половине июня 1945 года и каким стал после войны[1037].

В доме с двойным номером 4–6 по улице Микелини[1038] все это время жили ближайшие родственники Лоренцо: мать и отец Джованна и Джузеппе, братья Джованни, Микеле и Секондо, сестра Катерина и племянница Эмма, которой вот-вот должно было исполниться восемь (не знаю, была ли она там, когда Чино Сордо встретил Лоренцо в Дженоле). Другая сестра — Джованна, мать Эммы, — жила в Турине[1039]. Когда Чино примчался с радостным известием, отец, по словам Энджер, «запряг мула и отправился навстречу сыну»[1040].

Лоренцо остановился передохнуть у еще одного друга неподалеку от Дженолы, но с отцом ехать тоже отказался. «Он пошел пешком, потому что ему так нравилось», — рассказывала Энджер[1041]. Я вполне могу представить себе, как он раздраженным жестом и парой слов на пьемонтском диалекте отсылает домой отца: Gaute, va’ via, padre. Arrivo, un moment — «Езжай, отец. Я скоро сам приду». Джузеппе тоже был немногословен и в основном объяснялся знаками — наверное, в тот раз тоже. Вот что пишет Энджер.

Возможно, Джузеппе не сказал жене, что сын не захотел возвращаться с ним домой. Или вообще ничего не сказал, потому что всегда был немногословен, и вряд ли это изменилось с возрастом. А может, эта история всего лишь семейная легенда, наполовину выдуманная и приукрашенная. Но она рисует настолько яркий образ Лоренцо, что в нее безоговорочно веришь.

Он вернулся на улицу Микелини, 4: серый, исхудавший, в разваливающейся обуви и с язвами на ногах. Он вошел в дом и бросил на пол кишащий вшами мешок. Племянница Эмма посмотрела на него с испугом, а мать грубо спросила: «Вы кто? Что вам нужно?» — «Мама, это я, Лоренцо».

Это история Пероне, и мы не знаем, заплакала ли Джованна. Она вынула из мешка кое-какие вещи (и помятый котелок), а все остальное сожгла во дворе[1042].

Через 70 лет Эмма вспомнила[1043] точные слова бабушки Джованны и повторила их в интервью Энджер: Cosa vol chiel? — «Чего ему?»

«Но, мам, эт ж я, Луренц», — раздался ответ.

Обувь — в клочья; ноги в язвах; кишат вши. Лагерный джутовый сидор[1044] — сразу в огонь. Все долой — Лоренцо не дал выкинуть только котелок. Может, потому, что он напоминал о хорошем? Кажется невероятным, но у Лоренцо и впрямь остались добрые воспоминания (и мы это увидим): Примо и Альберто потеряли, а затем благодаря Элиасу сумели вернуть котелок.

Убогий скарб сожгли не для того, чтобы избавиться от воспоминаний. Причина была куда более прагматичной: человеческая жизнь снова начала обретать некоторую ценность — чего совсем не было в «Суиссе». Из-за вполне реальной опасности вспышек инфекционных заболеваний и эпидемий медицинское управление провинции Кунео опубликовало санитарные требования по «обеззараживанию людей и одежды»[1045] вернувшихся из Германии. Хрупкий мир обретал повседневную реальность, возвращая себе естественный цвет.

Уже в начале мая по распоряжению Corpo volontari della libertа[1046] в Фоссано заработали фабрики и магазины[1047]. В конце июня мэр настоятельно рекомендовал беженцам и переселенцам, лишившимся жилья во время войны, вернуться на постоянные места проживания[1048]. Еженедельник La Fedelta в начале июля писал: «Каждый день мы радуемся возвращению наших соотечественников из Германии». Далее говорилось, что количество вернувшихся будет расти и им всем, за исключением тех, кто «отправился в Германию добровольно», положена выплата в 5000[1049] лир «и отрез на платье»[1050].

Вольнонаемным для получения субсидии предстояло пройти проверки «политического поведения» и «экономической ситуации»[1051]. «Большинство вернувшихся из Германии», докладывал в конце месяца Комитет национального освобождения, «имеют слабое здоровье, и им требуется усиленное питание»[1052]. Он также напоминал, что, как орган нового правящего класса, «мы очень беспокоимся об общественном питании» и о «тяжелом положении малоимущих классов»[1053].