Лицей 2025. Девятый выпуск - Сергей Александрович Калашников
В двадцатые годы мироощущение молодых поэтов меняется. То ли дело в том, что в литературу пришло новое поколение, которое не застало распада СССР и бандитских девяностых, – они умели прислушиваться к себе и оставаться в ладу с окружающим миром (таковы, например, стихи Василия Нацентова и Варвары Заборцевой – лауреатов прошлых лет). То ли в том, что в обществе наконец заговорили о здоровье и избывании собственных травм, и педалирование локальной несчастности перестало быть модным. То ли на фоне военных действий личное горе стало ощущаться как локальное, и авторы наконец решились посмотреть не только внутрь себя, но и вокруг. Российская поэзия вдруг стала более гостеприимной для читателя – она, разумеется, по-прежнему черпает и из тёмных уголков души, но в ней проявляются и другие оттенки, в том числе сострадание к себе и чужим. Поэзия перестала впадать в крайности, возводить в культ страдание. В ней уже не чувствуется прежней болезненной спаянности по лагерям, изданиям и группам, но и не происходит борьбы между творческими представлениями. Водораздел теперь проходит по ценностным ориентирам, политической и человеческой позиции авторов. Постепенно уравновешиваются фланги – стирается деление между интеллектуальными и эмоционально доступными текстами. И в премиях всё чаще побеждают молодые профессионалы – люди с литературной биографией, выучкой, жизненным опытом и определённой репутацией. Их стихи, с одной стороны, понятны обычным читателям или блогерам, с другой стороны, цепляют коллег, которые могут оценить их тайное устройство. Такова вся тройка победителей этого сезона.
Мария Затонская публиковалась почти во всех толстых журналах, отмечена несколькими премиями и стипендиями Форума молодых писателей Фонда СЭИП, а также является главным редактором журнала «ПРОЛИТКУЛЬТ». Юлия Крылова вела рубрику о современной поэзии в журнале «Лиterraтура», получала стипендию Союза писателей Москвы, и у неё вышла книга в «Воймеге», одном из самых заметных поэтических издательств. Сергей Калашников окончил Литературный институт им. А.М. Горького (по итогам дипломной работы издательство Литинститута выпустило его книгу) и тоже публиковался в журналах.
В стихах Сергея Калашникова подкупает музыкальность, свежесть интонации и творческая свобода. Всё это, случается, пропадает с филологическим образованием и взрослением поэта, так что особенно ценно, когда Литинститут не закрепощает поэтику, а позволяет ей обрести разнообразие. Калашников разрешает себе дурачиться, экспериментировать, отдаваться музыкальному потоку и с подростковым любопытством следить, что из всего этого получится. Вот он начинает стихотворение с перемешивания букв в первой строке: «когад я ыбл тогад бюльов ылба / твоё лицо мне снилось и казалось». Вот он вводит в контекст то сленговое словечко, то образ из мема: «ощущая воздействие литерали всего / составляя деепричастный отказ от прав / я выходил смотреть новокосино / было тревожно. в этой одной из глав», «столетия, минуты, правда, честь, / и даже денчик, не успевший слезть – / всё скоро обретёт формат былин / и мир замрёт. и мы покончим с ним». Он позволяет себе закончить то странноватым аграмматизмом, то переписочным «ахаха»: «и плачет, до чего нелепый вид / как твой любимый? умер или спасся? / январь, в подсобке радио язвит / и всё. стихи бумагой пахнет мясо» или «люди куда-то шли, и наверняка / не успевали, может ты зря спешишь / я уставал смеяться и всем мешать / солнце всходило наискось, ахаха». Именно эта обаятельная разнузданность, слэмовость и лёгкая безуминка обращают на себя внимание. В этом смысле высшей точкой подборки предстаёт текст «я опроверг теорию теорий», где с цепкостью и остроумием Калашников выдумывает самые разные теории, жонглируя при этом формальными приёмами – переходя от белого стиха к рифмованному, смешивая лексические и смысловые пласты, обретая гипнотическое звучание на повторах. Всё здесь живёт и развивается:
– теория уныния
мне грустно и хочется всю жизнь лежать в снегу
теория ненужности дефисов
– теория уместности собак
– теория о нераскрытых смыслах
она про то что так вам и сказал
– яироет хынтарбо йинасипан
– теория ежей
представьте: ёж
– теория звонков и отражений
в ней портят то что вовремя крадут
– теория рерайтов
о рерайтах
– теория фашистов
бог фашист
– теория влияния повторов
на психику. часть первая: повтор
– теория влияния повторов
на психику. вторая часть: повтор
У Юлии Крыловой, пожалуй, самая разнообразная поэтика среди финалистов. В отличие от Калашникова, который опирается прежде всего на сценическое звучание, Крылова ближе к негромкой журнальной лирике. Её стихи несут в себе широкий культурный контекст, тематическое разнообразие и техническую ладность. Она пишет как традиционным для русской поэзии рифмованным силлаботоническим стихом, так и верлибром. Такую поэтику можно назвать постакмеистичной. Её образуют точные бытописательные детали, которые несут большую символическую нагрузку: например, чемодан, «похожий на гробик», в стихотворении про заболевшего ребёнка передаёт дикий родительский страх, не называя его: «Ангина, ночь и горло всё в Люголе. / Дитя не то что истину глаголет – / молчит. Родители кричат. / Отцовский чемодан стоит в прихожей, / на гробик детский сбоку так похожий, / поставлен в середине аккурат». Крыловой свойственно тихое ахматовское внимание к людям и природе: «Здесь с кладбища захваченная ива / внезапно прижилась и бересклет / раскрыл свой клюв, впитавший летний свет, / куриной слепотой стал, говорливой». Но это не отменяет проскальзывающей иронии, которая удивляет и на которой может строиться образ всего текста. Так элегантное стихотворение про пылесос втягивает в себя ворох литературных ассоциаций (тут и Гончаров, и Тургенев, и Чехов, и Достоевский):
Движутся в комнате
только стрелки часов в кармане,
от фамильного чайника
согревающий белый пар;
завернувшись в шлафрок
цвета высушенного шафрана,
крепостного звать будешь:
«Захар-Захар!»
Шумно шаркая явится
белобрысый шайтан-машина,
бакенбардами-щётками
заметающий
