Крысолов - Мара Вересень
Мама попеременно то посмеиваясь, то делая серьезное лицо, назначила его крысиным стражем и парламентером. Неизвестное раньше странное слово обозначало, что у Вейна теперь были полномочия договариваться с домом.
– Раз уж вы такие друзья-заговорщики, а я его не слышу, только кормить могу и то не факт, что эффективно, поскольку не могу напрямую делиться силой, а тут нужно именно что напрямую. У тебя наверняка лучше выйдет.
Она показала как. Испачкать камни кровью было мало, нужны были особенные слова, которые создавали вибрацию на нужной частоте. Когда мама их произнесла, Вейн сразу понял – не звучит. И был уверен, что у него выйдет, как надо, даже без слов, одной вибрацией. Но слова ему нравились, поэтому он сказал и слова:
– Мой дом, моя сила, мои корни.
Оцарапанная ладонь коснулась теплого камня, брызнуло золотом. Дом задрожал стеклами и будто встряхнулся, как встряхивается мокрый пес, а в ноги восхищенному Вейну подкатился шарик бусинка из такого же камня как подошва дома, похожий на туго-туго свернутый клок белого тумана, кое-где пронизанный паутинками прожилок.
– Хм, – сказала мама, – даже завидно немного. Мне таких подарков не предложил.
Вейн тут же протянул бусину маме.
– Нет, малыш, это только твое. Занятная штука. Похоже на…
– Зернышко. Кочевые орки из степей Дейма верят, что хаулит камень с душой. Каждому своему родившемуся ребенку они дарят каменную бусину в зависимости от того, в какое время малыш появился на свет, и те, кому достается хаулит, считаются способными слышать мир и говорить с ним. Или вот с домом…
– Ты поэтому мне хотел ее отдать? Чтобы я слышала?
Вейн кивнул.
– Спасибо, но нет. Это же твой подарок. Откуда про орков знаешь?
– Книжка про камни. Очень интересная.
– Надо же… А я еще сомневалась, но там такие картинки хорошие были и цена. Надо еще тебе привезти. Побольше. разных.
Вейн снова кивал. Он был совершенно не против книжек, побольше и разных, и не против быть крысиным стражем. Совсем не утомительное занятие и вполне интересное.
Каменная подошва, и в самом деле пустившая отростки корней к поселку, его ограде и еще дальше, не была монолитной. В толще камня обнаружилась не слишком обширная, но довольно обжитая сеть ходов. Чтобы узнать об этом, Вейну всего-то нужно было подстроиться под ритм дома и приложить к открытому камню ладони и лоб. Лоб случайно приложился, Вейн запнулся о развязавшийся шнурок, зато какой результат! Все ходы как подсветило. А дом еще смехом щекотал.
Проще всего делать это было в погребе, под лестницей. Почему именно под лестницей, Вейн не задумывался. Ему просто там понравилось. Ощущения, как от сидения в сирени под оградой, куда он совершенно перестал ходить. Наверняка уже и заросло все. Он бы хотел, чтобы заросло. Хоть так. Хоть где.
Дом дулся. Ему не по нраву пришлось предложение избавиться от шмыгающих по трещинам жильцов. Дому нравилось, что помимо мамы и Вейна, у него внутри кто-то живой шмыгает. Тем более что серые хвостатые проныры жили в каменном холме еще до появления здесь Вейна и мамы с папой.
Зато дом не препятствовал тому, что Вейн, выполняя стражий долг, гонял серых тварек из подвала и изобретал новые способы закупорки щелей. Но проходила пара дней, и кто-нибудь из осмелевших и особенно настырных соседей снизу, ранее не подававших признаков присутствия, пробирался в погреб. А мама там уже вовсю, как она сама говорила, хозяйство развела.
– Это куда удобнее, чем в хладовку в сарае бежать.
Так в погреб постепенно перекочевали горшочки с медом, соленые окорока и птичьи тушки. В каменных емкостях нашлось место сыпучему рису и пшенице, в плетеных клетях обосновались яркие небольшие тыквы и другие овощи. На отдельной полке разместились корешки и отвары, которые нуждались в именно таком сухом и прохладном месте для хранения.
– Как мало, оказывается, нужно для счастья, всего-то удобный погреб… Ой! И чтобы без крыс! Вейн! Поди сюда со своей свистелкой, они опять тут!
Тогда Вейн отрывался от новых книжек и мчался на подмогу. Хотя серые шельмы редко высовывались в чьем-либо присутствии, предпочитали вершить свои пакостливые делишки втихаря. Приходилось их превентивно – это слово Вейн тоже в книжке нашел – обезвреживать. Выманивать флейтой и изнанкой подглядывать, где появился новый ход или прохудилась заглушка в старом.
И ничего бы такого не случилось, наверняка, если бы тот крысеныш, вдруг ни с того ни с сего не убегать бросился с полки, откуда пытался добраться до свисающего с потолка окорока, а прыгнул на Вейна и, шкрябнув когтями по флейте, не вцепился своими желтыми острыми зубами в основание ладони.
Вейн будто ослеп на миг, а когда пришел в себя, во рту было горячо от крови, а в груди маслом таяла отнятая в беспамятстве искра.
5
Он не хотел новых секретов, но признаться было страшно. Страшно даже не тем, что пришлось прятать первое крысиное тельце там же, где до этого прятал кошку, а тем, что расскажи он, пришлось бы сказать про кошку тоже. И про Еринку. А про Еринку было… личное. Прямо как то, почему мама не позволяет себе входить в их бывшую общую с отцом спальню.
Вейн не звал специально. Наказывались только те зверьки, которые проявляли агрессию. Нападали и бросались куснуть. Именно наказывались. Вейн же ничего плохого им не делал, просто просил уйти, не пугать маму и не портить продукты. Он не виноват, что некоторые не слушали и хотели причинить вред. У него вон тоже зубы есть, он же не бросается на всех подряд из-за угла?
После гибели одного из сородичей в погребе делалось тихо на неделю, а то и больше, а сам Вейн начинал чувствовать себя увереннее, сильнее. Он больше не засыпал на несколько дней кряду от истощения, потому что тело так себя спасало. Он стал лучше видеть, ему почти не хотелось спрятаться от слишком яркого солнца в тень. Он начал расти. Мама даже взяла привычку оставлять на косяке кухонной двери зарубку-риску. А волос так и не было, только едва заметный ершик.
Мама купила новую одежду. Старая стала короткой. Вейн пожимал плечами. Ему было все равно, он ведь никуда дальше двора не ходил, во двор и то с опаской.
Иногда у красной или задней калитки появлялись
