Крысолов - Мара Вересень

Поборол, уговорил… Шел, ловя кончиками пальцев сочащееся от домов тепло.

Задержался ненадолго у воротных столбов, глазами которых дом прежде смотрел на мир, бросил последний взгляд на сам дом, кутающийся в старую серую клочковатую шаль расползающегося под рассветным солнцем тумана, и направился вниз, в долину под обрывом, к озеру. Место силы отца, возможное последнее пристанище матери. Пусть бы. Хоть так – вместе.

Он не держал обиды на танэ Фалмари. Его решение было верным. Но порой случаются такие обещания, исполнить которые можно только опоздав. А он, Вейн, не опоздает. Смерть никогда не опаздывает. Он даже не станет спрашивать, как у Ривена, просто возьмет. Те, кто виновны в гибели мамы, первые… укусили.

. . .

Туман медленно выползал с предгорий на равнину. Густой, плотный. Встающее солнце красило выпирающие то тут, то там покатые горбы то тусклым золотом, то приглушенно алым, словно замешанная на молоке кровь.

– Смотри какой, будто живой, – сглотнув липнущую к губам вязкую тишину, сказал напарнику один из неспешно едущих верхом граничных стражей.

– Ага, подкрадывается, – поежился тот.

Никакой границы между Нодштивом и Ирием давно не было, так, вереница столбиков для порядка. Надо же где-то служить отставным воякам, когда к другой работе, кроме как копье держать, руки не приучены?

– Слышь, вроде свистит? – снова заговорил первый.

– Что свистит?

– Вроде как дудка. Зовет. Прямо душа наружу просится.

– Ветер это. Ветер в камнях и туман. Звук в нем вязнет и путается. Сейчас солнце встанет повыше и все. Никаких дудок. Эй? Уснул? Не спи. Дурное место тут, чтобы спать. Тут до земель Драгул и их вассалов рукой подать. Байку слыхал, что самый старый Драгул по сто лет в гробу в склепе спит, а как выспится, оборачивается туманом и ищет себе жертву посочнее. Девицу там невинную или дитя. Так что не спи.

– Это каким местом я на дитя похож или, и того пуще, на девицу?

– Как по мне, когда с голодухи, харчами не перебирают. И старое мясо сойдет, лишь бы живое и теплое.

– Тьфу, баечник безднов, – страж сплюнул под ноги настороженно прядущей ушами и подергивающей шкурой кобылы.

– Зато вон, проснулся, – хохотнул его товарищ. – И потом, на голом месте такое не выдумаешь. В каждой сказке правда есть, хоть зерно, хоть маковая росинка.

2

Около двух лет спустя. Корре.

Остаток ночи Вейн провел на чердаке двухэтажного доходного дома. Три узкие отдушины в кладке, заменявшие окно, выходили как раз на особняк маджена Джерго, стоящий… стоявший через улицу и чуть ниже чем тот, что приютил Вейна.

Алая рана пожарища была похожа на кровоточащее сердце. Проплавленную, обугленную до черноты дыру. Точно такая тлела в груди. Вейн надеялся, что затянется, но…

Последний из списка. Бывший изгоняющий, и ныне ушедший глава магического надзора Корре. Он долго ждал своей участи. Знал о ней. Опутал дом непроницаемой сетью охранных заклятий, нанял магов, чтобы охраняли его денно и нощно. Лучше бы озаботился законопатить крысиные норы в подвалах.

– Не убийство. Наказание. Они – первые, – сказал Вейн, и позволил ветру нести слова над замершим в тревожном сне городом.

На улице, где находились особняки важных людей и в близстоящих домах, не спали. Сновали пожарные расчеты, суетились фигурки в форме надзора в надежде отыскать хоть какие-то следы. Тщетно. Никаких следов. Точно так же, как и во всех предыдущих случаях.

Немного жаль было маленьких помощников, не успевших сбежать из объятого пламенем дома, еще меньше – слуг и домочадцев Джерго, сон которых под колыбельную флейты плавно перешел в уютную обволакивающую смерть. Их сверкающие искры, чьи-то более чистые и светлые, чьи-то более тусклые, на время утолили голодную бездну.

Самого хозяина и тех, кто его охранял, вообще жаль не было. Охрана разделила судьбу домашних, а Джерго Вейн сначала погонял по дому, дал посмотреть на мертвых слуг и родных, полюбоваться, как пламя убивает дом. Уничтожил все, что было дорого Джерго. И только потом отнял кровь и свет. Как Джерго и подобные ему разрушили и уничтожили собственный мир Вейна и убили маму.

Вейн надеялся, что затянется, но… Опустошение. А боль все та же.

Он отошел от стены в угол. Как на всяком чердаке, на этом было полно старья. Пауки давно обжили пространство между балками, заткали все, что могли полотнами паутины. Здесь пахло почти как дома, когда Вейн впервые забрался на чердак, а сумеречный предрассветный свет, чуть окрашенный близким пожарищем, был похож на тот, другой, что проникал в круглое чердачное окно, скатываясь в долину Ид-Ирей с ледяных шапок Харьи и Форьи. Или на тот, который осветил выстывший очаг дома после пробуждения.

Дом… Он снился. Тянул обратно. Но… нет. Вейн простился и простил. Со всеми. Всех. Один. Так безопаснее. Так… проще.

Оставаться на этом чердаке третью ночь кряду было глупо, но позавчера старуха, что жила в комнатушке под лестницей, ведущей на чердак, несла корзину с горючим камнем.

Долго несла. По две ступеньки в минуту. От старухи пахло немытым телом, прелой тканью, прогорклым жиром. Вейн хотел подняться быстрее, толкнул, опрокинул корзину. Слоистый, дурного качества горючий камень просыпался на лестницу, крошась, а старуха подняла слезящиеся глаза и прощения попросила.

Стыд обжег лицо. Кожа огнем горела, пока Вейн собирал с лестницы крохкие куски и нес наверх, подолгу ожидая, пока старуха преодолеет бесконечные двадцать ступенек, оставшиеся до ее жилища.

– Давно не приходил, сынок, – смотрели снизу вверх подслеповатые глаза в набрякших веках, – гостинца вот берегла.

Она порылась в кармане неопрятной заношенной юбки и протянула шарик карамели на прутике в затертой до прозрачности тусклой фольге. Рука с распухшими костяшками дрожала, и Вейн не нашел сил отказаться. В этой карамели, неизвестно сколько лет пролежавшей в ожидании, света было больше, чем в самой старухе, и уж точно больше, чем в убийце, следить за домом которого Вейн собирался с чердака.

– Придешь еще? – спрашивали глаза, пока запавший рот пытался совладать со словами, и наконец: – Приходи. Завтра.

Вот он и пришел. Завтра. То есть вчера. И после того, как побывал в доме Джерго пришел снова.

Еще вчера старуху вынесли в заколоченном ящике серолицые люди с безразличными глазами. Вейн не брал у нее ничего, кроме карамели, просто старуха дождалась, ее больше ничего не держало. Как и