Сны Бонго - Анастасия Игоревна Строкина
Что важнее всего для земли?
Первый дождь после долгой зимы,
Первый хрупкий и робкий росток,
Первый – сонный ещё – ручеёк,
Первый летний рассвет над сосной,
Первый гриб на поляне лесной,
Первый шорох листвы у ствола,
Первый зверь, что уснул до тепла,
Первый снег, что летит не спеша,
Первый
Шаг.
Он хотел было рассказать про землю своей новой приятельнице – снежинке, но её больше не было рядом: она улетела или растаяла. Первые снежинки часто тают, так и не коснувшись земли.
Фью позвал её:
– Снежинка-а-а!
Но вместо тонкого голоска в ответ он услышал вой холодного ветра.
– Ты какой? Попутный или встречный? – спросило у ветра пёстрое перо.
– Разве теперь это для тебя важно? – ответил ветер. – Теперь ты само по себе, и тебе всё равно, куда лететь! Теперь для тебя всякий ветер – попутный!
Когда Фью жил в семье, они с братьями обсуждали ветер. Он слышал, как рулевые перья переговаривались в хвосте: «Правый-правый! Ветер сменил направление! Включаем усиленный режим!» или «Левый рулевой! Бери западнее против ветра!» А маховые перья в крыльях любили пошутить – как всегда – над братьями в хвосте. «Таким ветром только рулевых пугать!» – смеялись они, когда ветер усиливался. Или вот ещё: «С этим ураганом наша утка останется без хвоста!» А бывало и так: «Теперь дует как надо! Утку подгоняет, и нам легче!»
Но сейчас… Фью не знал, куда он летит. И если ветер направится на юг, то и он с ним; а если – на север, значит, и он туда. Фью стало грустно: он привык, что ему всегда известно направление. И без этого знания он чувствовал себя неуютно, как если бы человек вышел на улицу в одной пижаме. Или даже без неё!
А ветру – хоть бы что! Где ему понять одинокое перо?
У-у-у-у-улечу я далеко,
Захвачу я об-ла-ко
Серое – с собой!
Станет это облако
Тучей дождевой
И прольётся
На сову,
На листву,
На траву
И на чью-то непокрытую
Го-ло-ву.
А я ветрище —
Вдаль-летище —
Грозный Ветробой!
Буду я деревья гнуть,
Нагоню на город жуть,
Нагоню на город мрак,
Распугаю всех собак,
И синиц, и воробьёв,
И нечёсаных котов!
А я ветрище —
Вдаль-летище —
Страшный Ветробой!
Пробегу по серым крышам,
Постучусь в ночные окна —
Все пускай меня услышат,
И зажмурятся, и охнут,
Вздрогнет недотрога-кактус,
Под столом сожмётся такса,
Но ты сиди, и радуйся,
И размышляй о том,
Как хорошо, когда есть дом,
Любимый, тёплый дом!
А я ветрище —
Вдаль-летище —
Дикий Ветробой,
Умчусь на север,
Ту-чу-чу
Я прихвачу
С собой.
– Да ладно тебе! Не кисни! – сказал ветер. – Подумаешь, бросили тебя! Зато теперь ты свободный! Теперь с тобой может приключиться любая невероятная история! А в утиной стае – только путь на юг и обратно. Я, конечно, не тёплая птица, зато я умею летать быстрее любой утки! Вот так! – И ветер подхватил перо, закружил его, поднял до самого облака – со скоростью, не знакомой рассудительной водной птице.
Ветер ещё немного покружил Фью и опустил его на крышу высокого дома.
Здесь было пустынно и одиноко.
Перо огляделось.
Антенна на крыше дома напоминала древнее животное – голодное и потому худое, – одни острые кости торчат.
Перо подумало: «Как бы это было здорово, если бы на крыше росла зелёная радостная трава. И утки, летящие в далёкие страны, могли бы отдыхать на этой траве, и скворцы, и трясогузки, и даже дикие лебеди. А ещё животное-антенна стало бы её жевать и, может, сделалось бы большим и упитанным. И когда бы на крышу садились голуби или воробьи, это животное пугало бы их так: “Р-р-р-ру-у-ур-р-р!” Уток бы оно не пугало. Потому что утки – бесстрашные: они не боятся даже долгих перелётов, а животного на крыше – и подавно!»
«Вот если бы на крыше росла трава, мне бы сейчас было веселее и теплее! – решил Фью. – Здесь, над городом, солнце как будто ближе, и можно смотреть на него, греться, радоваться. И слушать, как внизу гудят машины, как кто-то громко разговаривает, кто-то раскрывает зонт, шлёпает по лужам, бежит, торопится или, наоборот, ступает медленно и тяжело».
Если б на крыше каждого дома
Росла хоть бы маленькая трава —
Робкая, редкая, невесомая,
Невысокая, – так что едва-едва
Её разглядишь с земли,
Но если росла бы она – могли
На крыше такой пастись овечки,
На крыше такой пастись барашки,
Тогда бы точно ушло навечно
Всё то, что больно, и то, что страшно.
Вдруг на крышу опустилась тяжёлая ворона. «Клац-клац-клац», – зацокала она лапами, застучала, замахала крыльями, пытаясь удержать равновесие и не скатиться с крыши. Но всё равно скатилась и – нырнула в воздух, как спортсмен с трамплина – в воду.
Неловкая ворона зацепила и пёстрое утиное перо.
Оно завертелось над домом и только сейчас увидело, что никакой травы на холодной серой крыше не было – ни травинки. И только сейчас оно убедилось, что древнее худое животное и не животное вовсе, а нечто похожее на корягу или сухую ветку.
«Жаль, очень жаль, – вздохнул Фью. – Этой крыше явно не хватает травы. Не хватает жизни».
«О-о-ой! А что это здесь так колется?» – подумал Фью, попав на широкую ветку грустной сосны.
Грустной эта сосна была потому, что ей очень хотелось общаться, но никак у неё это не получалось! Вокруг не росло ни одного высокого дерева – только пышные кустарники. И сосна задавала им вопросы, рассказывала о прошлом, делилась мыслями, но те ей не отвечали.
«Наверное, они считают меня слишком колючей, – вздыхала сосна. – Ещё бы! Такие красивые! Весной они наряжаются во всё белое, летом они зелёные и нежные, а осенью – красно-жёлтые, нарядные, как будто собрались на бал. Даже зимой, когда листья их покидают, они всё равно гордо смотрят на прохожих, и их тонкие, хрупкие ветви напоминают людям о прошедшем лете. А я что? Всегда одинаковая. Не то что эти королевские кустарники! Да я для них просто палка с колючками!»
«Что это она так презрительно к нам относится? – недоумевали кустарники. – Сколько мы её ни зовём, сколько ни приветствуем каждое утро, она даже не посмотрит в нашу сторону. Совсем зазналась! Думает, наверное, что мы никчёмные коротышки!»
Дело было в том, что они просто не слышали друг друга: слова сосны улетали вверх, к небу, а слова кустарников расползались по земле. Только никто из них о том не догадывался.
«И вот
