Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
Эпилог
Последний приют он нашел поблизости от дома, который приобрел сорок лет тому назад. Отсюда, с высоты холма, видны крыши селения и открываются необъятные дали озера. Панихиду служили в старой деревенской церкви в Ронко. Знаменитостей не было. Была, конечно, Полетт, из Германии приехала сестра, из Цюриха — Марианна Файльхенфельдт. Ни одного официального представителя страны, в которой он родился и на языке которой творил. Правда, соболезнование вдове выразил телеграммой Густав Хайнеман, президент ФРГ. Стоял возле гроба и друг умершего, Ханс Хабе: «Погребальный обряд прошел тихо, среди обилия цветов, без речей. Священник читал заупокойную молитву на итальянском — языке, которого Ремарк, проживший в Тессине более тридцати лет, так и не выучил. Из писателей не присутствовал никто, не было представлено ни одно правительство, впрочем, какое это могло быть — германское, американское или швейцарское? Тем не менее процессия, двигавшаяся за катафалком вдоль по-осеннему расцвеченной каменной ограды к погосту над Асконой, оказалась длинной. Были тут все ремесленники местечка, ученик пекаря, галантерейщик, юные продавщицы из лавочек, аптекарь, хозяева питейных заведений... Красивые были похороны, говорили они потом, никто и не задумывался над тем, что провожают в последний путь большого немецкого писателя».
Сообщение о его смерти облетело весь мир, в бессчетных некрологах воздавалось должное его личности и творчеству. Авторы откликов в Германии в большинстве своем так и остались в рамках привычных клише. Хотя звучали при этом и нотки сожаления: мол, почестей писателю, чьи книги переводились и читались на всех континентах, было при жизни его явно недодано. «Немецкий народ, некоторые немецкие правительства, немецкая литературная критика и многие немецкие писатели, причислявшие к литературе более слабых “писателей”, а его вовсе и замечать не желавшие, поступали с ним не по справедливости», — писал во «Франкфуртер рундшау» Герман Кестен. В еженедельнике «Цайт» не скрывал своего изумления Марсель Райх-Раницкий: «Для своих книг он и в самом деле с поразительной последовательностью выбирал материал, считавшийся непопулярным и ни к чему не пригодным...» И почти сразу же приходил к весьма двусмысленному выводу: «Сильнейшей стороной писателя Ремарка оказался его вкус. Ибо это был вкус миллионов. Не правы те, кто утверждает, что он хотел идти навстречу читателям или польстить им. Он никогда в этом не нуждался. Его проза не знает уступок. Он всегда писал только о том, что и как ему нравилось. А публика именно это и хотела читать». «Давайте не будем заблуждаться, — сетовал во «Франкфуртер альгемайне» Эрнст Йоханн. — Ремарка не считают у нас субъектом литературы... ее немецкому цеху Ремарк неинтересен и безразличен, в каком месте политического спектра он бы ни находился, — слева, в центре или справа». Фридрих Люфт хотя и назвал его в газете «Вельт» «талантом с явно ограниченными возможностями», но критиковал и его собратьев по перу. Они обижались на него за то, «что он был Ремарком», а не Томасом Манном и не Дёблином и не Хемингуэем. Ремарку пришлось расплачиваться за свой успех и за то, что успеха он добивался своими средствами. Зачастую натужно ища оригинальную точку зрения, некрологи в целом только лишний раз показали, сколь подозрительным выглядел этот автор в глазах немецких критиков. Имидж «злопыхателя», закрепившийся за ним после сенсационного успеха в конце 1920-х годов, призраком бродил в их головах и после его смерти. У правды горький вкус, и тому, кто решается называть вещи своими именами, уготована судьба маргинала.
Роберт Кемпнер напомнил в небольшой заметке о конфузах, которыми сопровождались те немногие почести, что были оказаны Ремарку его родной страной: «Ждать награды в виде Большого креста за заслуги Ремарку пришлось до 1967 года, а ведь он был уже серьезно болен... Хотя за такую награду высказались Вилли Брандт и издатель Витч, решение присудить ее откладывалось с года на год — из-за постыдного “дипломатического” рапорта, согласно которому после войны Ремарк не поддерживал отношений даже с тессинскими имперскими немцами».
В 1971 году имя Ремарка вновь появляется на газетных полосах. В издательстве «Дрёмер-Кнаур» выходит шумно разрекламированный роман «Тени в раю». Полетт Годдар продала мюнхенским изготовителям чтива права на издание (фактически на торгах) по максимальной цене, и они спешат выбросить книгу на рынок. Издательство и вдова действуют не только небрежно, но и против воли автора. Ибо публике преподносится одна из более или менее произвольно выбранных версий. Исследуя рукописи романа, оставшегося незавершенным, Марк Вильгельм Кюстер доказал, «что существующий роман основан на забракованной Ремарком рукописи и появился не только без его авторизации, но и вопреки воле автора». «Единственной причиной, побудившей Дрёмера-Кнаура выбрать именно этот текст, было желание сделать бестселлер...» Опираясь на ряд различных рукописей и машинописей, плотно стыкующихся друг с другом по времени и находящихся в архиве писателя, Кюстер показал, что Ремарк создал новую концепцию романа и переписал его. И так он работал над всеми романами, опубликованными при его жизни. Последняя, написанная рукой Ремарка версия эмигрантской истории была опубликована в 1998 году под названием «Земля обетованная» — и тоже как один из возможных вариантов.
Противореча самим себе, Полетт и душеприказчик Феликс Гуггенхайм утверждают сразу же после публикации романа: «И в свои семьдесят два он до последнего часа... правил и шлифовал роман (так оно и было. — В. Ш.). Мы нашли не менее шести версий, последняя из которых была напечатана (этого как раз и не было. — В. Ш.)». Деловитая вдова и мюнхенское издательство достигают своей цели: книга производит впечатление литературной сенсации и раскупается очень хорошо.
Критика, не имевшая, правда, понятия о ситуации с рукописями, роман не приняла. «Цайт»: «Можно пожалеть хозяина виллы в Ронко, богатого, бедного Ремарка. Нельзя не пожалеть немецких читателей, продолжающих читать эту смесь из авантюрного и начитанного, из утонченного образа жизни и незамысловатой психологии, из трехзвездного коньяка и трехгрошовой философии...»; «Франкфуртер рундшау»: «Там происходит просто слишком много незначительного...»; «Шпигель» (в котором Роберт Нойман в общем-то старается писать о последней вещи бывшего соседа в дружеском тоне): «Автобиография, удешевленная до романа. Это все то же удешевление, что всегда было секретом ремарковского успеха»; «Зюддойче цайтунг»: «У романа Ремарка, прежде всего в начале, вкус испитого чая...»
Постепенно имя покойного перестает тревожить общественность. Правда, в родном городе писателя разыгрывается фарс с участием всех его обитателей. В марте 1971-го магистрат решает переименовать Паркштрассе в Эрих-Мария-Ремарк-штрассе. Что вызывает возмущение у некоторой части населения. «Фирма “Зайфенплац”
