Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
Может ли быть беззаботным детство с играми на лоне природы в по-сельски идиллическом Оснабрюке? Ведь там умеют еще устраивать праздники, ритм жизни во многом определяется временами года, на соборной площади лоточники расхваливают медовые пряники, а бродячие музыканты и акробаты развлекают молодежь, собравшуюся у балагана. В первые годы жизни ребенка закладываются основы эмоционального восприятия окружающего мира, формируется его подсознание, он начинает постигать то, чего взрослым порой и объяснить невозможно. Но не стоит принимать на веру утверждение о беззаботном детстве и семейной гармонии. В зрелые годы Ремарк докажет неспособность связать себя с другим человеком тесными узами. Земное существование нередко будет казаться ему тогда ужасным и опасным, чувство неуверенности поселится в нем навсегда, принуждая его к бегству в алкоголь. При встречах с родными и близкими герои его романов ощущают внутреннюю пустоту, душевную глухоту, отрешенность от мирских забот. Мотив товарищества, крепить узы которого Ремарк призывает во многих из рассказанных им историй, — он звучит в своей пафосности как неумолчная мелодия тоски, как грустная кантилена поиска того, чего найти невозможно. Это говорит о наличии в душе ссадин, образовавшихся в детские годы. Он был мечтателем, вспоминали его ровесники и одноклассники. А это значит, что жил он напряженной внутренней жизнью, интенсивно перерабатывая в своем сознании отношение сомневающегося «я» к многообразному «ты». Нет сомнений, что будни у Ремарков были заполнены упорной, тяжкой работой. И, как следствие, психика мальчика, впечатлительного и чувствительного, оставалась без родительского пригляда. Что к тому же никак не соответствовало педагогическим постулатам эпохи. Мы слышали о своенравном отце. Деликатным в обращении с сотрудниками и подчиненными он не был. Приходится предположить, что и после работы Петер Ремарк не был совсем другим человеком. Но судить о детстве Ремарка мы можем лишь с осторожностью. И трактовать его поведение в последующие годы — лишь основываясь на предположениях и догадках.
Эриха Пауля отдают в школу при соборе Святого Петра, после чего он четыре года ходит в школу при храме Святого Иоганна. Не гимназия, а вновь восьмилетняя народная школа. Честолюбивым родителям сын виделся вслед затем на более высокой ступени образования, но где было взять для этого денег? Судя по оценкам в старых классных журналах, учился он хорошо. «Учеба давалась Ремарку легко. Он многое схватывал на лету, дома себя особо не утруждал. Увлекался историей литературы, сделав ее своим любимым предметом. Что не мешало ему быть отличником по всем остальным». Охватывая лишь годы 1912–1915, эта характеристика со стороны бывшего одноклассника, пожалуй, вполне применима к успеваемости Ремарка в течение всего срока обучения. Сохранилось описание сценки из его школьной жизни, которое, даже будучи сильно приукрашенным, не утратило, пожалуй, своей ценности как симпатичный литературный анекдот: «Учитель зачитывает классу одно из сочинений о летних каникулах: “Гордо и величаво рассекает белый парусник Альбатрос сияющие волны безбрежного моря”. Учитель смотрит на учеников, тетрадка — в подрагивающей руке. Подходит к парте отличников, хватает Эриха за шею, наклоняет к себе, бьет его тетрадкой по ушам на глазах всего класса и, багровея от гнева, спрашивает, откуда сорванец это списал. Эрих отвечает не сразу, тупо смотрит перед собой, вопроса он не понял. Учитель сатанеет, Эрих сносит все удары спокойно и, наконец, также спокойно говорит, что ничего он не списывал, вот так это, дескать, было на море, вот так он проводил каникулы, четыре недели, и вот так он, мол, должен заполнить все двенадцать страниц».
Рядом со школой — гимнастический зал. Это, однако, не побудило Ремарка заняться спортом всерьез, хотя он любил ходить на автогонки и боксерские бои (главным образом в свои берлинские годы) и время от времени зарабатывал себе на хлеб, подвизаясь спортивным репортером. Юному Ремарку интересно петь в церковном хоре. Музыка притягивает его все сильнее, она станет спутницей его жизни, он будет наслаждаться ею и как слушатель, и как исполнитель. «Сам я часто пел в школьном хоре. Даже хотел стать музыкантом, пианистом... и стал бы, если бы не поранил руку». Наверняка это одна из тех легенд, которые Ремарк с охотой распространял о себе. Он любил играть на рояле и органе, а поскольку это получалось у него совсем недурно, то он, остро нуждаясь в деньгах, подрабатывал игрой на органе и уроками игры на фортепьяно. Однако ничто не указывает до пресловутого ранения на какие-либо признаки особого музыкального таланта или, тем более, одаренности будущего концертного виртуоза. По музыкальной образованности он тоже остается любителем. Он не ходил в учениках у знаменитого педагога, он не вундеркинд, являющий себя трогательно-восторженной публике провинциального городка. Автор одной из биографий утверждает, что молодой Ремарк сочинил ряд композиций; сам он лишь мельком касается этой темы — в одном из писем и в дневниках. Мы же скажем так: если бы действительно получилось что-нибудь серьезное, мир бы об этом непременно узнал. А пока мы имеем то, что Ремарк записал в дневник в свои двадцать лет: «Музыка — это она единственная спасительница и утешительница!»
«Было время, когда я хотел стать художником». О такой стезе тоже мечтается в пору юности. Тем более если рисунки получаются и людям нравятся. Несколько рисунков сохранилось. Например, голова матери на смертном одре, башни собора, маленькие карикатурки в его любовных письмах. Но никогда он не занимался этим искусством всерьез, никогда не думал сделать живопись своей профессией. Высказывания такого рода были ностальгическими, возвышавшими его в собственных глазах как художника, и слетали они с уст писателя только в те моменты, когда его, ставшего в одночасье знаменитым, осаждали вездесущие репортеры. Писательский дар он ощутил в себе