Михаил Тухачевский. Портрет на фоне эпохи - Юлия Зораховна Кантор
Можно считать выбор Тухачевского отражающим политический настрой части офицеров-семеновцев в обстановке Октябрьской революции и ее ближайших последствий. В конце 1917 – начале 1918 года это не только выбор Тухачевского, но и желаемая политическая перспектива определенной группы офицеров-семеновцев, фактическим лидером которой, а потому в определенной мере типичным примером, был Тухачевский. Показательно также, что все помянутые офицеры являлись фронтовиками августа 1914 года и в основном кадровыми офицерами. Ни один из них не ушел в Добровольческую армию генералов Корнилова и Деникина29.
По свидетельству капитана-семеновца барона А.А. Типольта, встретившегося с Тухачевским 20 ноября 1917 года, возвратившийся из плена в боевой лейб-гвардии Семеновский полк подпоручик никак не выражал своего отношения к революционным событиям, происходившим в России; отношение к Октябрьскому перевороту тогда еще оставалось у Тухачевского неопределенным, но Типольту хорошо запомнилась его фраза, отсылающая к чеховскому «Вишневому саду», к ностальгии его героев: «Рубят там теперь наши липовые аллеи, видно, так надо»30.
Тухачевский первое время даже не вступал в дискуссии о ситуации в стране: он внимательно слушал. И – делал выводы, не торопясь принимать решения. Капитан А.А. Типольт вспоминал: «Мы встретились с М.Н. Тухачевским лишь поздней осенью 1917 года, после его счастливого побега из плена. Стали видеться почти ежедневно. Нам было что вспомнить, о чем поговорить. Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер-офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа»31.
Если принимать во внимание опять же свидетельство Типольта, то к 20 ноября 1917 года Тухачевский, проведший два с лишним года вне страны, еще не совсем понимал, что произошло в Петрограде 25–26 октября. Да и люди, имевшие куда больший жизненный опыт, находившиеся в гуще событий, тогда не смогли оценить масштаб и катастрофичность происходившего. Согласно еще одному свидетельству, «в 1917 году поручик Михаил Тухачевский однажды сказал, что офицеры Семеновского полка должны смыть с себя позор, которым они заклеймили себя подавлением Декабрьского вооруженного восстания в 1905 году»32. Конечно, такая оценка не могла не вызвать раздражения, актуализированного «текущим моментом».
Для Тухачевского, как и для остальных офицеров, революция – это развалившаяся армия и недисциплинированная «солдатня», которую он называет «сволочью». Главную беду революции он и видит в разрушении армии, а не в том, что свергли царя. Виновником этого развала он считает Временное правительство, т. е. те социально-политические силы, которые привели Временное правительство к власти. Вряд ли он мог сожалеть о его свержении большевиками – только приветствовать и поддерживать тех, кто лишил власти разрушителей армии, лиц, породивших всю эту «сволочь» в солдатских шинелях33.
В литературе постсоветского периода бытует мнение, будто Тухачевский выбрал коммунистическую партию, поскольку она открывала ему путь к карьере. Это не так. В начале 1918 года победа большевиков казалась призрачной даже им самим, тем более что опыт Февральской революции тоже убеждал в нестабильности режима, захватившего власть. Вероятность оказаться в лагере побежденных в начале 1918 года казалась куда большей, нежели надежда на скорый карьерный рост. То был риск, и Тухачевский рискнул. И, как казалось долгие годы, – выиграл. Известный либерал-веховец П.Б. Струве говорил, что «самодержавие создало в душе, помыслах и навыках русских образованных людей психологию и традицию государственного отщепенства»34. Это – о Тухачевском.
Русское офицерство встретило Октябрьский переворот, колеблясь между активным неприятием и индифферентностью. Лишь единицы приветствовали его. Бывший прапорщик Семеновского полка Е. Кудрявцев сообщал: «Нужно сказать, что встретило [офицерство – большевистский переворот. – Ю.К.] поневоле, “хочешь не хочешь, но встречай”. Никто из офицеров, в том числе и я, в стойкость Советской власти не верили. На октябрьский переворот мы все смотрели как на авантюризм, затеянный большевиками. Ленина и других вождей рабочего класса считали агентами и шпионами Германии»35. Тухачевский, который еще в плену укрепился во мнении о «недееспособности» Временного правительства, демонстрировавшего властебоязнь (что позднее он отмечал в цитированной «Записке о жизни»), вернувшись в Петроград и пообщавшись с однополчанами, лишь подтвердил свои впечатления.
Подвигнуть большинство офицеров на защиту Временного правительства было невозможно: слишком сильное эмоциональное впечатление осталось у них от восьми месяцев травли собственным «начальством». Поэтому, когда Временное правительство пало жертвой собственной политики, очень многие, совершенно не обманываясь относительно личной своей дальнейшей участи, испытали даже чувство некоторого злорадства. «События застали офицерство врасплох, неорганизованным, растерявшимся, не принявшим никаких мер даже для самосохранения – и распылили окончательно его силы»36. Весьма характерный разговор состоялся 4 ноября по прямому проводу между генералами В.А. Черемисовым и Я.Д. Юзефовичем. «Пресловутый “комитет спасения революции”, – говорил Черемисов, – принадлежит к партии, которая около восьми месяцев правила Россией и травила нас, командный состав, как контрреволюционеров, а теперь поджала хвосты, распустила слюни и требует от нас, чтобы мы спасли их. Картина безусловно возмутительная»37. Деникин утверждал: «Позволю себе не согласиться с мнением, что большевизм явился решительной причиной развала армии: он нашел лишь благодатную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме»38.
Очень четко настроения и метания кадрового офицерства того времени выразил С.Г. Лукирский: «Накануне революции февральской 1917 года в среде офицеров Генерального штаба старой армии определенно сложилось недовольство монархическим строем: крайняя неудачливость войны; экономический развал страны; внутренние волнения; призыв на высшие посты в государственном аппарате лиц, явно несостоятельных, не заслуживающих общественного доверия; наконец, крайне возмутительное подпадание царя под влияние проходимца (Григ. Распутина) и разрастание интриг при дворе и в высших государственных сферах. Поэтому февральская революция была встречена сочувственно в основной массе всего офицерства вообще. Однако вскоре наступило разочарование и в новой власти в лице временного правительства: волнения в стране даже обострились; ряд мероприятий правительства в сторону армии (в том числе подрывающие простых офицеров) быстро ее развалили; личность А. Керенского не возбуждала доверия и порождала антипатию… Наступившая октябрьская революция внесла некоторую неожиданность и резко поставила перед нами вопрос, что делать: броситься в политическую авантюру, не имевшую под собой почвы, или
