Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
В ноябре 1929 года, по настоянию издателей, желающих получить от него новый роман в кратчайшие сроки, Ремарк удаляется в Оснабрюк, обессиленный, прихварывающий. Пристанище он искал, дав объявление в газету, и нашел его на Йоханнисштрассе у вдовы виноторговца Марии Хоберг. Сперва он проживет здесь четыре недели, а затем приедет сюда еще раз в июле 1930-го. В эти оснабрюкские недели он напишет основные части романа «Возвращение». Сопровождают его собака, карандаши и бумага, но не Ютта.
Оснабрюк дает ему наконец ощущение желанного и необходимого покоя. Это ностальгическое возвращение в атмосферу его юности, и ему удается воссоздать ее — пусть лишь частично — в той книге, которую он пишет здесь. Он уединился в доме вдовы Хоберг, с друзьями юношеской поры встречается редко, работает очень собранно. «В ноябре к моей маме пришли господин Ремарк и господин Рудольф Фогт (из гранильной мастерской на Зюстерштрассе, где господин Р. работал после своего учительства), чтобы спросить, нельзя ли снять у нее комнату, — будет вспоминать много позднее дочь хозяйки дома. — Он был в восторге от нашей столовой, так как из нее открывался чудесный вид на большой сад, в который он наверняка поглядывал в 1922 году, сидя за письменным столом у Фогтов... Ремарк уходил в свою работу с головой. Позавтракав вместе с моей мамой, просмотрев при этом горы писем, а то и поведав что-нибудь о себе и своих взглядах, он садился за стол, который в первый же день придвинул к окну в сад и на котором лежали остро заточенные карандаши и стопка бумаги. Отвлекать себя от работы он не позволял и перерывов в ней, кроме как для трапез, практически не делал. Похоже, что обедал и ужинал он по большей части у Фогтов. И чувствовал себя там после жизни в большом городе, наверное, уютно. Работа у него, тем не менее, не продвигалась вперед в том темпе, который был ему желателен. Я часто видела его в подавленном состоянии духа. Книгой своей он был недоволен, ощущал себя зажатым в тиски, потому что внутренне не пережил еще всего того, о чем решил рассказать».
Работу омрачает семейный кризис. «Жена где-то в туманной дали, и мысль об этом угнетает душу и сердце. Он чувствует, как Жанна медленно ускользает от него, и причиной тому вихрь событий, вызванных его успехом. Однажды он сказал, что денег и славы у него в достатке, но вот то единственное, что ему действительно дорого, а именно его жена, удаляется от него все дальше и дальше». Фрау Хоберг отдыхает на юге, а письмо ее постояльца свидетельствует о творческом кризисе и стрессовом состоянии: «Дорогая сударыня, дни пролетают здесь между работой, дождями, депрессиями... Голова от всего этого пошла у меня кругом, и ни о чем, кроме работы, не думалось. К тому же дней десять мне нездоровилось, да так, что появилось ощущение: пресловутого нервного срыва не миновать... На один день сюда приезжала моя жена, но только на один день: работа очень торопит».
О резких перепадах настроения в эти месяцы свидетельствуют другие письма. В них не ощущается ни печали, ни потерь. В письмах Бригитте Нойнер он рассуждает о пустяках, признается в любви с веселой небрежностью, попутно затрагивает мелкие будничные проблемы. Какого цвета быть новой машине? Пожалуйста, не забудь заказать карту исчисления налога! Просит прислать грампластинки, по возможности, «душещипательные»: «Где же пластинка? Старая песенка — Рихард Таубер — Одеон? Забыла? Генрих, я должен сделать тебе выговор. Ты рассеяна, у тебя слишком много машин!.. Граммофон для меня здесь — духовная пища, каждую неделю собрание моих пластинок должно пополняться парой-тройкой новых... Иначе превращусь в круглого дурака и буду вести жизнь идиота, хорошо еще, что в доме я сейчас, считай, полный хозяин. Мама с дочкой отправились отдыхать, мы с Билли (его ирландский терьер. — В. Ш.) властвуем над домом, садом и кошками». Иногда несколько строк и о работе: «Роман вроде бы стронулся с места, первую часть я закончил...»
Истекли несколько недель уединения в почти что сельской тиши, и в декабре 1929-го Ремарк возвращается в столицу, чтобы через полгода снова приехать в родной город и продолжить работу над романом. Чем же занят он между двумя наездами в Оснабрюк? Нет, в Берлине он не остается, его манят Давос и Ароза, Лондон и Париж, а на скоростной гоночной трассе под Берлином любитель быстрой езды устраивает серьезное ДТП. («Нос у меня оторвало, пришлось обратиться к проф. Йозефу, чтобы он водрузил его на место. Теперь ему надо зажить и прирасти. Радуюсь же я тому, что он остался прямым».) Своему пристрастию к алкоголю он тоже отдает в эти месяцы богатую дань. «Приятно провожать взглядом все эти заведения: элегантные, грязные, русские, французские и очень французские, — пишет он из Парижа. — С нами был Марсель, маленький сутенер из “Белладонны”, и было нелегко отбояриться от его невест, которых он предлагал нам, как другие предлагают сигареты. Пил ужасно много, ехал как-то в такси и попал в аварию, не получив, правда, ни одной царапины. Однажды ввязался в драку, повидал около сотни заведений, в том числе довольно симпатичных, с разного рода полукровками...» При всем при этом он деловит: «Кроме того, продал свои французские права другому издателю и рассчитываю побывать в представительстве Метро-Голдвин-Майер(!), чтобы пристроить там одну уже написанную вещицу».
В Лондоне он всего лишь несколько дней, и город ему так неинтересен, что он спешит возвратиться в Париж: «Генрих, распрекрасный ты мой, сегодня я впервые по-настоящему трезвый, странное ощущение, первая неделя в Париже утекает как песок сквозь пальцы, особенно если днем спишь, а ночью бродишь. В Лондоне я пробыл до понедельника — мило и скучно. Ночная
