Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

оказался в непростой ситуации. Ему предстояло выступить на вечернем заседании палаты общин. Он прекрасно знал, что большинство членов парламента настроены в пользу решительных действий. «Не было сомнений, что палата была настроена в пользу войны, — вспоминал позже Черчилль. — Я бы сказал, что настроена более решительно и едино, чем во время заседания 3 августа 1914 года, в котором я тоже принимал участие» 154. Так же был настроен и его кабинет. Но выдвигать Германии ультиматум со сроком действия до полуночи без участия Франции, то есть фактически объявлять войну в одиночку, Чемберлен опасался. Приходилось маневрировать. В 19:30 началось вечернее заседание палаты общин. Атмосфера в зале была напряжена, «как в суде в ожидании вердикта жюри присяжных». Все ожидали, что скажет премьер-министр. Но Чемберлен не сказал ничего нового. Было очевидно, что он по-прежнему топчется на месте. В зале периодически слышались негодующие возгласы, в том числе и со скамеек, занимаемых членами консервативной партии. В какой-то момент, когда после выступления премьера от лица лейбористов поднялся говорить Артур Гринвуд (Эттли отсутствовал по болезни), консерватор-заднескамеечник Роберт Бутби громко крикнул: «Говорите от имени всей Англии!» (в исторической литературе эту знаменитую реплику обычно приписывают консерватору Лео Эмери) 155. Чтобы как-то сгладить недовольство, зревшее в рядах его собственной партии, Чемберлен экстренно предложил Черчиллю и Идену войти в состав правительства. Первому — в качестве главы Адмиралтейства (а не министра без портфеля, как предполагалось ранее), а второму — в качестве министра (секретаря) по делам доминионов. Черчилль, таким образом, встретил Вторую мировую войну на том же посту, на котором он встречал и начало Первой. Черчилль сразу же активно включился в работу и, еще не получив из рук короля печать Адмиралтейства, позвонил в посольство Франции и передал послу Корбену, что Франция рискует остаться в одиночестве, а Англия закроется на своих островах и будет защищать саму себя. После войны Уинстон объяснял Полю Рейно, что Корбен неправильно его понял (Черчилль плохо говорил по-французски и, если он общался с послом на этом языке, такое было вполне возможно), и он пытался сказать, что Британия готова сражаться за Польшу даже без участия Франции 156. Хотя, скорее всего, они общались на английском, который посол прекрасно знал, и Корбен правильно понял собеседника, а эпизод не вошел ни в воспоминания самого Черчилля, ни в его многочисленные биографии, потому что плохо сочетался с той линией, которой, как принято считать, всегда придерживался Уинстон.

Так или иначе, но на французского посла со всех сторон оказывалось сильное воздействие. Еще большее давление ощущали Чемберлен и Галифакс. Все требовали от них решительных действий. Галифакс, который был членом палаты лордов и выступил в ней с заявлением, схожим по содержанию с речью Чемберлена (лорды спокойно восприняли выступление главы Форин Офис), встретил на выходе из здания парламента Гринвуда, и между ними состоялся короткий разговор. «Господин министр, — поинтересовался лидер лейбористов, еще не отошедший от возбуждения, вызванного его выступлением в общинах, — могу я услышать от вас обнадеживающие слова?» «Если вы имеете в виду объявление войны, — ответил Галифакс, — то обещаю вам, что завтра я внесу ясность в этот вопрос». «Слава богу», — обрадовался Гринвуд 157. Но тяжелее всего пришлось Чемберлену. Против него выступила значительная часть правительства.

Одиннадцать министров, к которым чуть позже присоединились еще двое, во главе с Джоном Саймоном потребовали от премьер-министра, после его выступления в парламенте, немедленного предъявления ультиматума Германии со сроком исполнения до полуночи 2 сентября 158. Этот шаг иногда называют еще «бунтом правительства». После войны Саймон, возглавивший этот «бунт», был куда более осторожен в своих оценках. Возможно, 2 сентября он действительно не был в курсе всех деталей телефонных переговоров, которые вели Чемберлен и Галифакс с Даладье и Бонне, и подозревал главу своего правительства и министра иностранных дел в попытках закулисного сговора с Гитлером. В послевоенных воспоминаниях Саймон, уже обладая всей информацией, писал, что Чемберлен не несет ответственность за неопределенность своего выступления в палате общин, потому что весь вечер безуспешно пытался убедить французов в необходимости совместного выступления с ультиматумом Германии 159.

Предъявив свои требования Чемберлену, министры остались ждать его решения в кабинете премьера в здании парламента. По определению министра сельского хозяйства Реджинальда Дорман-Смита, министры устроили своему премьеру сидячую «забастовку» 160. Чемберлен оставил членов своего правительства дожидаться новостей в парламенте, а сам поспешил на Даунинг-стрит, 10. В резиденцию премьера были срочно вызваны Галифакс, Кадоган и посол Корбен. После обсуждения за ужином произошедших событий Чемберлен попросил соединить себя с Даладье. До французского премьер-министра удалось дозвониться в 21:50. Разговор получился тяжелым. Чемберлен объяснил Даладье, что в Британии сложилась взрывоопасная ситуация. Парламент и правительство ожидают от премьер-министра решительных действий, и, если Франция будет и дальше настаивать на 48-часовом сроке действия ультиматума, ситуацию «невозможно будет более сдерживать». Чемберлен предложил, чтобы послы Англии и Франции в Берлине выступили с совместным ультиматумом в восемь часов утра 3 сентября и, если до полудня от Гитлера не последует положительного ответа, обе страны считали бы себя в состоянии войны с Германией с двенадцати часов дня. Даладье в ответ сослался на предложение Чиано о созыве мирной конференции. Он понимал, что перспектив у этого предложения практически нет, но предлагал подождать с предъявлением ультиматума до полудня 3 сентября. Дальше последовала туманная фраза о том, что сказать больше по телефону нельзя, и предложение созвониться еще раз через четверть часа 161. Фактически после этого разговора разница во времени предъявления ультиматума сократилась до четырех часов. Англичане настаивали, чтобы сделать это в восемь утра, французы просили подождать до двенадцати дня.

В 22:30 последовал новый телефонный разговор между Лондоном и Парижем. В интервале между двумя звонками в обеих столицах прошло очередное обсуждение ситуации в узком кругу. На Даунинг-стрит понимали, что Чемберлен попал в западню. 3 сентября в одиннадцать часов утра должно было начаться утреннее заседание палаты общин, и, если к этому времени ультиматум не будет объявлен, правительство Чемберлена могло уйти само или быть отправлено в отставку. Для премьер-министра один час разницы становился, таким образом, вопросом выживания. В Париже Даладье и Бонне тоже поняли, что рискуют остаться без союзника в самый критический момент. На этот раз Галифакс позвонил Бонне. Глава Форин Офис объяснил своему собеседнику, что, если на утреннем заседании парламента не прозвучит точное время истечения срока ультиматума Германии, у правительства возникнут большие сложности. Галифакс предлагал поэтому, чтобы послы обеих держав посетили Риббентропа