Мировой ядерный клуб. Как спасти мир - Яков Иосифович Рабинович
В то же время, они существенно отличались друг от друга – личностью и судьбами. Роберт Юлиус Оппенгеимер обрел всемирную известность после Хиросимы, Юлий Борисович Харитон оставался „секретным“ до конца восьмидесятых годов. Оппенгеимер подвергся унижению в 1954 г., когда его лишили допуска к секретным данным; Юлий Борисович Харитон продолжал руководить Арзамасом-16 до 1992 г. Оппенгеймер был сложным человеком, который открыто писал о своих тяжелых переживаниях; Ю.Б. Харитон был более целостной личностью, хотя находился в сложных и драматических обстоятельствах. Отец Юлия Борисовича Харитона, который был выслан из России и жил в Риге, погиб от рук НКВД после оккупации Прибалтики Красной Армией в 1940 г.
Юлий Борисович Харитон произошел из той же еврейской интеллектуальной среды, что и многие видные физики его поколения. Параллели между его биографией и биографией Оппенгеймера не совсем случайны. Сообщество физиков двадцатых и начала тридцатых годов XX века было международным. Физики не только читали одни и те же журналы и занимались одними и теми же проблемами, они собирались и работали в одних и тех же крупных научных центрах. Они считали себя частью широкого международного сообщества. Но когда возникла необходимость, они с готовностью стали служить своим отечествам.
Юлий Борисович Харитон был удостоен многих высших наград Советского Союза. Но мало кому известно о том, что даже наши соперники по атомной бомбе из США вынуждены были признать огромные заслуги советских атомщиков в создании ядерного щита. Так американский физик-теоретик, один из руководителей американской атомной программы, „отец“ американской водородной бомбы Теллер Эдвард, в своем ходатайстве по поводу представления к награде Юлия Борисовича Харитона к награде премией Ферми, на имя министра энергетики США Вашингтон, округ Колумбия 20545, писал 17 января 1995 г.:
„Уважаемая госпожа министр!
Я пишу Вам, чтобы выдвинуть академика Юлия Борисовича Харитона из России на награждение премией Ферми. В связи с благоприятным окончанием холодной войны, мы теперь имеем возможность пополнить ряды лауреатов премии Ферми наиболее выдающимся российским ученым, работавшим в области атомной энергии. Сейчас не только устранены фундаментальные политические препятствия на пути подобного признания, но есть возможность публично обсудить тот вклад, который внесли отдельные представители России в „разработку, применение или контроль за атомной энергией“ в то время, когда эта работа имела военное значение“.
Премия Ферми по своему исходному предназначению и на практике носит международный характер (в число лауреатов входят Беннет Льюис из Канады, Рудольф Пайерльс из Англии и Лиза Майтнер, Фритц Штрассман и Отто Ганн из Германии).
Сама премия носит имя величайшего итальянского ученого нашего времени, который бежал из фашистской Италии и внес свой наибольший вклад в науку, находясь в США.
Юлий Борисович Харитон был одним из немногих первых настоящих пионеров в области атомной энергетики в России, коллегой и соавтором Курчатова и Зельдовича, а также учителем и руководителем многих других, более молодых ученых, в том числе Сахарова. Сам Харитон начинал свою профессиональную деятельность как ученик русского нобелевского лауреата Н.Н. Семенова.
Научные работы Харитона включают в себя впервые опубликованные количественные оценки возможностей получения энергии из атомного ядра с использованием цепной реакции нейтронов в присутствии урана, сделанные, в основном, совместно с Зельдовичем. За этим последовало длительное сотрудничество с Курчатовым, результатом которого (несмотря па военное время и послевоенные трудности в России), стал первый советский ядерный взрыв. Он был произведен с использованием конструкции, которая, как теперь уже точно стало известно, была добыта из Лос-Аламоса через Клауса Фукса по личному указанию Сталина.
Буквально за последний год широкой общественности стало известно, что первый успех программы Курчатова – Харитона стал решающим фактором, убедившим Сталина не осуществлять уже запланированных мер против сообщества российских физиков, которые привели бы к уничтожению современной физики в России. А над физикой действительно нависала угроза „чистки“, подобной той, что произошла в области генетики, не будь первый российский эксперимент столь успешен.
Харитон и его сотрудники были действительно учеными мирового уровня. Это подтверждается тем, что второй ядерный взрыв последовал за первым менее чем через два года. Весьма правдоподобным выглядит недавнее публичное утверждение, что Сталин и Берия, учитывая огромное политическое значение первого успешного ядерного испытания, временно отказались от полностью независимой советской конструкции, разработанной в середине сороковых годов, в пользу первой американской конструкции, добытой разведкой. Независимый характер стремительного прорыва СССР в область термоядерных взрывов подчеркивает исключительность работ, организованных и возглавленных Харитоном. (То, что работа эта была действительно независимой и проведенной без помощи каких-либо сведений, поступающих из-за границы, ясно из той не рассекреченной информации, к которой я имею доступ.) Несмотря на то, что часть этой информации субъективна или имеет косвенный характер, а часть – неоднозначна, основная ее суть вполне достоверна, тем более что все имеющиеся сведения согласуются между собой.
Лица, которым я склонен доверять, подтверждают, что Харитон, благодаря своей исключительной технической интуиции и физическим знаниям, внес вклад в ускорение и обеспечение успеха этих работ, и не меньший, чем вклад Оппенгеймера в Лос-Аламосе, в дело ускорения, разработки и применения теории имплозии. Также совершенно заслуженна высокая оценка его научного вклада в разработку более поздней Советской программы лазерного термоядерного синтеза. В прежние времена Харитон получил высшие награды советского правительства и Академии наук. Выдвижение его на премию Ферми было сделано также руководством Арзамасского института, которое просило меня передать его в соответствующие правительственные инстанции США. Кстати, это выдвижение нашло искреннюю и широкую поддержку руководителей конкурирующего института в Челябинске-70, который я посетил в сентябре 1994 г.
Уместно отметить, что во времена деспотического Советского режима была создана атмосфера гнетущей напряженности как внутри самого научного сообщества, так и между этим сообществом и советскими государственными органами, особенно со службами безопасности. В связи с моими двумя визитами в Россию в августе 1992 г. и сентябре 1994 г. я получил возможность проверить до мельчайших подробностей ту информацию, которая ранее попадала ко мне извне. Харитон заслужил и сохранил уважение практически всех своих коллег и является, пожалуй, единственным крупным физиком, о котором можно утверждать подобное. Его исключительная честность отмечалась даже теми, что имел мало причин для восхваления основателя и технического руководителя Арзамасской лаборатории в течение почти полувека. Мне лично это обстоятельство представляется чем-то вроде обязательного условия для этого необычного выдвижения.
Юлий Харитон – единственный ныне здравствующий основатель российской программы в области ядерной энергетики. Он и его сотрудники опубликовали в открытой научной литературе работы, открывшие новую эпоху в фундаментальном и прикладном аспектах этой проблемы, сравнимые с
