Драмы - Гуго фон Гофмансталь

И если ты потом без состраданья

Меня с пренебрежением отбросил,

Как резвое дитя цветок бросает,

Жестоко, без вниманья – Боже мой,

Мне нечем было удержать тебя!

Маленькая пауза.

Когда пришло последнее письмо

Твое, жестокое, хотелось мне

Скорее умереть. Я не хочу

Тебя корить и мучить. Я хотела

Письмо тебе прощальное оставить

Без жалобы и без негодованья,

Без дикого отчаянья печали,

Но чтобы тосковал ты обо мне

И о моей любви чтоб ты заплакал

Напрасными и поздними слезами.

Но я не написала, нет. К чему?

Могла ли знать я, глубоко ли в сердце

Твое любовь запала, ведь во мне

Она зажгла смятение и блеск.

Я днем бродила будто в чудном сне.

Нельзя измену в верность превратить,

Ни воскресить умершего слезами.

От горя я тогда не умерла.

Гораздо позже – после долгих лет

Мучительной, холодной пустоты —

Дано мне было лечь и умереть.

И я просила перед своим концом,

Чтоб было мне дано придти к тебе

В твой смертный час – не для того, чтоб мучить,

Но чтоб напомнить о себе, как тот,

Который пьет вино из кубка, вдруг

О счастии забытом вспоминает,

Вдыхая мимолетный аромат.

Она,уходит. Клавдио закрывает лицо свое руками. Тотчас после ее ухода появляется человек приблизительно одних лет с Клавдио.

На нем дорожное платье в беспорядке. В груди его вонзенный нож с торчащей деревянной рукояткой. Он останавливается посредине сцены, обратившись к Клавдио.

Мужчина.

Ты жив еще, играющий сердцами?

Горация читаешь, и приятен

Тебе его холодный, острый ум?

Ты подошел ко мне с словами дружбы,

Охвачен тем, чем я взволнован был,

Ты мне сказал, что разбудил я мысли,

Дремавшие в тебе, – как ветер ночи

Нам говорит порой о дальних целях.

Ты был струной, звучащею под ветром,

Я – ветер тот влюбленный, и всегда

Ты пользовался чьим-нибудь дыханьем:

Душа друзей тебе служила. Другом

Я был твоим. Мы все делили дружно:

И ночь и день с людьми, и разговоры,

И увлеченье женщиной одной

Делили мы, как делит господин

С рабом своим и дом, и стол, и кнут,

Носилки и собаку у ворот.

Очаг приятный – и тюрьма глухая,

Один лежит в носилках, а другой

Их тащит на израненном плече,

Один в саду с собакою играет

И заставляет прыгать чрез обруч,

А тот за нею ходит. У меня

Предрассветные ты отнял чувства,

Болезненно рожденные душою

Жемчужины, и бросил их потом

Небрежно, как игрушку. Скорый друг,

Так быстро ты бросал друзей, а я

Стремился к людям с жаркою тоскою,

Застенчиво и молча, ты без страха

Всего касался, у меня ж слова

Несмело замирали на устах…

И встретилась нам женщина тогда.

Меня любовь нежданно захватила,

Как сильная болезнь, когда все чувства

Колеблются, – когда не спят они,

Устремлены к одной заветной цели,

Исполненной и сладости, и скорби,

И блеска дикого, и аромата,

И трепета зарниц в глубокой тьме…

Ты видел все, и сам за мной увлекся.

«Ведь на тебя похож я иногда

И девушкой, как ты, увлекся сильно,

Так строго-сдержанна, так молода

И так разочарована прелестно!»

Ведь так ты говорил?.. Увлекся ты!

А для меня она была дороже,

Чем эта кровь и этот мозг!.. Потом,

Когда ты вдоволь наигрался ею,

Ты кинул мне безжизненную маску

С душою искаженной, как твоя,

Лишенную одежд очарованья,

С лицом без выраженья, с волосами,

Безжизненно разметанными… да,

Убил ты отвратительным искусством,

В ничто живую душу превратил

Загадочно-прелестного сознанья!

Тебя возненавидел я за это,

Как ненавидело тебя всегда

Мое предчувствие. И я исчез.

Тогда судьба меня благословила,

Вдохнула в душу мертвую мою

Желание и цель, – да, не совсем

Я умер в этой ядовитой дружбе.

Я ожил вдруг, судьбою увлеченный

К великой цели, – и кинжал убийцы

Меня пронзил, и был я сброшен в ров,

Где долго разлагалось мое тело.

Я умер за великое, чего

Понять не в силах ты своей душою,

И трижды я блаженнее тебя —

Не нужен никому, влачил ты жизнь

И никого ты в жизни не любил.

Уходит.

Клавдио.

Так, в жизни не любил я никого,

И сам я не был нужен никому.

Медленно приподнимается.

Плохой актер на сцену так выходит

И равнодушно, ко всему тупой,

Сказав что нужно, снова исчезает,

Не тронут голосом своим холодным

И никого не тронув. Я прошел

Чрез сцену жизни, жалкий и ненужный.

Но как же все случилось? Почему

Ты, смерть, впервые учишь видеть жизнь

Без пелены, прекрасною и цельной?

И почему предчувствие так ярко

Душе ребенка будущность рисует,

Что жизнь потом уж кажется бледней,

Одним воспоминаньем детских грез?

О, почему не слышим в жизни мы

Глубоких звуков чудной этой скрипки?

Зачем они не будят спящий мир,

В груди живущий тайно, неизвестный

Сознанью, как засыпанный цветок?

О, если б жить, где слышны эти звуки,

Где мелочи, смолкая, не гнетут!

Где ж эта жизнь? Да, подари мне то,

Чем ты грозила! Если жизнь моя

Была мертва, так будь моею жизнью

Ты, смерть! Зачем бояться мне тебя?

Ты мне дала в один короткий час,

Чего вся жизнь не подарила мне, —

Вся призрачная жизнь! Ее забуду,

Твоим чудесным силам предаюсь!

Он на мгновение задумывается.

Возможно, что охвачен я теперь

Предсмертной думою, волной последней

Моей смертельно возбужденной крови.

Что ж? Хорошо. Не