Галина Цурикова - Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

Поездка в Агзевань

Перевод А. Ахундова

И не так уж далеко от Агзевани!Оказался здесь впервые, как ни странно!Нет у нас, грузин (невольное признанье),Любопытства открывать чужие страны.

Но в печально-голубином воркованьеТихой песенки аробщика-грузинаГолосов золотоносных залеганьеМне открыли эти скалы-исполины.

«В Агзевань поехать, что ли!Привезу хрустальной соли.Мать сначала обниму,После сына и жену».

А от песни небеса поголубели.Сердце — радостью, как радугой, прошили…Словно песню не один, не двое пели,Сразу тысяча Вано Сараджишвили.

Оттого, что в песне соль была — хрустальной,И слезинка тихой радости — утешной,И жена была красивой и желанной,Переполнилась душа водою вешней.

Где владенья моурави-исполина,Простирающиеся до Вавилона?Пели тысячи свирелей в лад единый,И заря зарю смещала с небосклона.

В Агзевань бы! Для поэзии! Ну что же!И в ярме бы я поднялся буйволином!Ну, скажите, разве есть такая ноша,Чтобы нам — да оказалась не по силам?!

«Во веки веков не отнимут свободы…»

Перевод Л. Мальцев

Во веки веков не отнимут свободыУ горных вершин и стремительных рек,Свободны Арагвы и Терека воды,Свободен Дарьял и могучий Казбек.

И облако в небе не знает границы,В горах о свободе не грезят орлы,Туман без приказа в ущельях клубится,И молния бьет без приказа из мглы.

Но помнит народ, по какому приказуКовалось железо для первых оков,Но ныне слагает он песни и сказыО тех, кто сорвал их с последних рабов.

В тех песнях поется, как грозная буряСмела эриставства и княжеский гнет.Про иго Шиолы ГудушауриВсе помнит народ мой и песни поет.

«Шиола, Шиола, ты долгие годыСидел в эриставстве на троне своем.За землю Ачхоти, за слезы народаУтробу твою мы землею набьем…»

В руках, от цепей и борьбы онемелых,Нелегкое счастье родимой земли.Мы помним Мтрехели и тысячи смелых,Что ныне герою на смену пришли.

Свобода искрилась на высях снегамиИ буйно бурлила бурунами рек,Теперь она всюду, теперь она с нами,И запросто с нею живет человек.

Пускай же свобода былым эриставамЗа горе поруганной ими землиВернет им с избытком весь долг их кровавый.Накормит землей и растопчет в пыли.

СТИХИ О МУХРАНСКОЙ ДОЛИНЕ

Перевод Б. Пастернак

В Мухрани трава зеленей изумрудаИ ласточки в гнезда вернулись свои.Форели прорвали решетки запруды.В обеих Арагвах смешались струи.

И воздух в горах оглашают обвалы,И дали теряются в снежной пыли,И Терека было б на слезы мне мало,Когда б от восторга они потекли.

Я — Гурамишвили, из сакли грузинскойЛезгинами в юности схваченный в плен.Всю жизнь вспоминал я свой край материнский,Нигде ничего не нашел я взамен.

К чему мне бумага, чернила и перья?Само несравненное зрелище гор —Предчувствие слова, поэмы преддверье,Создателя письменный лучший прибор.

Напали, ножом полоснули по горлуВ горах, на скрещенье судеб и стихов,А там, где скала как бы руку простерла,Мерани пронесся в мельканьи подков.

И там же и так же, как спущенный кречет,Летит над Мухранской долиной мой стих.И небо предтеч моих увековечитИ землю предшественников моих.

ЗА ЛАВИНОЙ — ЛАВИНА

Перевод Л. Озеров

Гром, в вершину скалы громовой ударяя,Оголяет скалу, и сверкает скала,Что сама — как гроза и сама — как седаяБорода Шамиля, неприкрыто бела.

Есть ли где на земле человек, чтобы простоПеред этим бессмертьем сумел устоять?Я единственный среди живущих апостол —В час геройства, ушедшего вспять.

Я — как тетерев, хищником схваченный хмуро, —Нет, молиться не пробую и не начну.Я — кольцо, что сорвали с кольчуги хевсура…Сам священную я объявляю войну.

Я как бурею сбитая бурка лезгина,Все суставы свои перебить не успел.Но отважный, осмелившись, станет лавиной, —Так и вы мне ссудите отвагу в удел.

Для чего на чернила нам тратить озера,А тончайший хрусталь — на простое перо,Если в гневе сердца согреваются скоро,Если дрожь по суставам проходит порой.

За лавиной лавина, обвал за обвалом,И скала на скалу — ни дорог, ни пути.Небеса надо мною склонились устало,Так что даже не жаль мне из жизни уйти.

«Поэты, безутешно плача, пели…»

Перевод Н. Тихонов

Поэты, безутешно плача, пели,Но безнадежно лет тянулась лента,О том твердит всем школьникам доселеИ. Чавчавадзе с сумкою студента.

Тут и оплакивал БараташвилиПечаль свою и мира неотступно,И Софью, мудрую супругу Леонидзе,Что более, чем канцлер, неприступна.

Досель видны на Тереке, в ДарьялеСледы от шпор Григола Орбелиани,Все та ж река и грохот, как вначале,И плач такой, как вечности заданье.

Важа Пшавела чудится мне ночью,Вот черный конь, Арагвы плески злые,Он помогать поэтам хочетИ мечет в реку глыбы стиховые.

И на Казбек опасно восхожденье,И не всегда Ягор — наш друг — надежен.Кто ледников освоил громожденье?Здесь время гроб Сандро Казбеги гложет.

Форелями разорваны ловушки,И ласточки по гнездам упорхнули,Трава Мухрань пленительную душит,И две Арагвы повстречались в гуле.

Так в сквозняке и в вихре ледниковомГорам казалось средь ущелий-братьев:Хоть Терек вдвое вод наполнись громом —Для слез воды вовеки в нем не хватит.

«Лежу в Орпири, мальчиком, в жару…»

Перевод Б. Пастернак

Лежу в Орпири, мальчиком, в жару,Мать заговор мурлычет у кроваткиИ, если я спасусь и не умру,Сулит награды бесам лихорадки.

Я — зависть всех детей. Кругом возня.Мать причитает, не сдаются духи.С утра соседки наши и родняНесут подарки кори и краснухе.

Им тащат, заклинанья говоря,Черешни, вишни, яблоки и сласти.Витыми палочками имбиряМеня хотят избавить от напасти.

Замотана платками голова,Я плаваю под ливнем роз и лилий;Что это — одеяла кружеваИль ангела спустившегося крылья?

Болотный ветер, разносящий хворь,В кипеньи персиков теряет силу.Обильной жертвой ублажают корьЗа то, что та меня не умертвила.

Вонжу, не медля мига, в сердце нож,Чтобы напев услышать тот же самый,И сызнова меня охватит дрожьПри тихом, нежном причитаньи мамы.

Не торопи, читатель, погоди —В те дни, как сердцу моему придетсяОт боли сжаться у меня в груди,Оно само стихами отзовется.

Пустое нетерпенье не предлог,Чтоб мучить слух словами неживыми,Как мучит матку без толку телок,Ей стискивая высохшее вымя.

КАРТЛИС ЦХОВРЕБА

(Вступление к поэме)

Перевод П. Антокольский

Говорят, что раз в сто лет колышетНебо языки такого пламени.То не старец-летописец пишет —То моя бессонница сожгла меня.

С каждым, кто назвал себя поэтом,Только раз такое приключается.Черноморье спит. Под легким ветромЗыбь трепещет, парусник качается.

Пароход «Ильич» причалил к Сочи,Словно Арго, воскрешенный заново.В золотом колодце южной ночиДивный след преданья первозданного.

И сладка мне, так сладка навеки,Как ребенку ласка материнская,Соль морская, режущая веки,Ширь твоя, прародина эвксинская!

Родина! К твоей ли колыбелиПрикасаюсь, за былым ли следую, —Человек я или Кахабери,Сросшийся корнями с почвой этою?

Кем бы ни был, но, мечте покорный,Напишу поэму бедствий родины.Что мне жизнь? Пускай лавиной горнойСметены пути, что раньше пройдены!

Словно речь Овидия НазонаО себе самом или о римлянах,Речь моя — пускай в ней мало звона —О путях забытых и задымленных.

Часто их меняли. Так меняютЛед на лбу страдальца госпитального.Правнуки и ныне поминаютПропасти у перевала дальнего.

В пламени небесные ворота.Брошен якорь у высокой пристани,Мне приснился белый сон народа —Снег Эльбруса, еле видный издали.

АКАКИЮ ВАСАДЗЕ