Город пробужденный - Богуслав Суйковский
— Проклятье! Но и на это найдется управа, Гасдрубал что-нибудь придумает. — Кадмос утешал любимую, хотя и сам помрачнел. Постоянно новые трудности, новые задачи. Не так-то просто вооружить и подготовить к битве огромный город.
— А ты откуда возвращаешься? — спросил он, желая перевести мысли на другое.
Кериза рассмеялась.
— Я шла за вами от самых ворот. Только ты не соизволил меня заметить, великий шалишим. А теперь вот ждала, пока ты выйдешь.
— О, любимая, не смейся надо мной.
— Я и не смеюсь. Просто я знала, что, пока ты не уладишь свои дела, у тебя не будет для меня времени. Поэтому я предпочла подождать, милый мой…
Они шли все медленнее по почти пустым улицам. Уже спускались сумерки, но отблески золотой зари еще озаряли дворы и переулки. Кадмос снял шлем и с наслаждением остужал разгоряченную голову, глубоко дышал и, казалось, наслаждался очарованием мгновения.
Кериза взглянула на его слипшиеся от пота, примятые шлемом волосы, рассмеялась с нежной лукавостью и с почти материнским жестом погладила эти непослушные пряди. Но это внезапно ей кое-что напомнило.
— Знаешь, любимый, я снова причесываю дам. Что поделать, это не работа для города, но как-то зарабатывать надо, потому что отец совсем забросил мастерскую, вечно занят своими великими и важными делами, а раб без присмотра совсем разболтался. А все сейчас такое дорогое.
Кадмос, уже некоторое время живший беззаботной жизнью высшего офицера, почти забыл о народных тяготах и потому удивился.
— Что ты говоришь, Кериза, так не должно быть. Стань моей женой, и твои беды кончатся. У меня достаточно денег, и жить нам будет где. Кериза, мы будем счастливы, и тебе больше не придется заботиться о таких вещах.
Девушка со смехом приложила палец к его губам.
— Тихо, любимый. Ты же знаешь… Мы ведь решили, и ты согласился, что не будем жить вместе, пока римляне не отступят. Ты согласился.
— Но тогда… Нет, Кериза, тогда не было дороговизны, твой отец зарабатывал, у тебя не было столько забот.
— Я причесывала дам, как и сейчас. О, любимый, не проси. Я не хочу, чтобы у тебя сейчас в мыслях было что-то, кроме маханата и битвы. Ни забот, ни волнений, которые отвлекали бы тебя от дел. Ничего, любимый, я справлюсь.
— Тогда хотя бы прими от меня золото. У меня его много. И еще получу за эти доспехи, что мы принесли. Гасдрубал щедро награждает.
Кериза прервала его, на этот раз серьезнее:
— Нет, Кадмос. Это… это было бы для меня… мучительно больно.
— Что ты, Кериза? Как ты можешь так говорить? Мы ведь любим друг друга. В этом ты ведь не сомневаешься?
Но она снова приложила пальцы к его губам, и Кадмос, забыв обо всем, принялся целовать ее руку.
Кериза вдруг кое-что вспомнила.
— Отец сказал, что сегодня вернется очень поздно.
Кадмос ответил с досадой:
— Да, завтра в храмах снова зазвучат трубы. Гасдрубал хочет, чтобы народное собрание ясно высказалось по поводу рабов, желающих сражаться. Но что-то слишком часто эти собрания. Люди то и дело бросают работу, или же за них все решают крикуны, которые работать не хотят.
30
Они выступили до рассвета, в сверкающую звездами, бодрящую прохладой ночь. Луна уже скрылась за недалекими горами Хутны, но Хабар, звезда богини, сияла ярко, а это сулило удачу.
Гасдрубал остановил коня у ворот Ганнона, зорко осматривая проходящие отряды. Рядом с ним стоял Баалханно в золоченом доспехе клинабара и несколько приближенных офицеров. В свите вождя всеобщее внимание привлекала избалованная и капризная Абигайль, происходившая из одного из первейших родов. Заявив, что коренные карфагенянки должны добиваться новых прав, она записалась в войско. Сама Элиссар, хоть и отнеслась к этому неодобрительно, поддержала каприз, считая, что это произведет хорошее впечатление в городе. Так эта первая амазонка, как называла себя Абигайль, оказалась рядом с Гасдрубалом и наконец-то должна была отправиться в поход.
Даже самые завистливые ее соперницы вынуждены были признать, что в облике воительницы она выглядела прелестно. Она велела выковать себе легкий самнитский панцирь, плотно облегавший фигуру, на ней была короткая туника, едва доходившая до середины бедер, а на распущенных волосах красовался маленький, украшенный, кокетливо надетый шлем. Молодые офицеры из окружения Гасдрубала пожирали девушку глазами, один лишь Кадмос смотрел на нее с явной неприязнью. Он знал от Керизы, сколько времени Абигайль потратила на выбор шлема, на подбор к нему прически. Сначала она хотела взять карийский шлем с огромным красным султаном, потом греческий, но в итоге отвергла оба, так как они скрывали волосы. А волосы у нее были длинные, ухоженные, как у всех карфагенских женщин, считавших их своим главным украшением. В конце концов она остановилась на маленьком пунийском шлеме, лишь бы иметь возможность распустить по плечам и спине богатство черных, блестящих волос.
Пока Гасдрубал и военачальники внимательно осматривали проходящие в свете факелов отряды, один за другим появлявшиеся из темноты ворот, молодые офицеры вели беседы на более интересные темы.
— У тебя великолепный панцирь, Абигайль!
Абигайль смеялась, резко отшучиваясь. В какой-то момент она, однако, прервала их с неподдельной тревогой в голосе:
— Это все хорошо, но этот конь так ужасно вертится. Его и вправду нужно все время сжимать коленями?
— Если не хочешь упасть, то нужно, и сильно, — коротко ответил тот, к кому был обращен вопрос. Но кто-то из молодых уже услышал вопрос, и снова раздались смешки.
— Счастливый конь.
— Ах, если бы прекрасная Абигайль захотела сесть рядом со мной, на моего коня. Ей было бы гораздо удобнее.
— Я бы и сам охотно стал ее конем.
— Ишь чего захотел. А потом бы решил, что панцирь слишком тяжел…
— Ну разумеется, Абигайль.
— И туника, — добавил кто-то из молодых.
— Туника уж точно лишняя. Амазонки сражались без туник.
— В бою вы меня еще не видели, — отрезала Абигайль. — А эти ваши амазонки отрезали себе правую грудь, чтобы она не мешала им стрелять из лука.
