Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - Сергей Александрович Полозов
Некоторые из них, претерпевшие особо драматические изменения, потеряли не только исконные растительные сообщества, но и почвенный слой, утратив тем самым основополагающую способность поддерживать жизнь как таковую. Их безжизненный облик дал им и название — «лунные горы». Печальная метафора.
Экономические и социальные последствия подобных трансформаций очевидны. Давеча в Кара-Кале два дня подряд была «драка с милицией» (мы не участвовали) — в магазине давали мясо… И это — в скотоводческой стране!»
Птичий рынок
Гости перемигнулись друг с другом, глядя на чаши, и в душе их окрепли нечестивые помыслы…
(Хорасанская сказка)
…англичане не так жадны, как русские, которые… объявили леса казенными и стали продавать деревья их же прежним собственникам.
(Н. А. Зарудный, 1916)
«10 октября. …Не хочу без разбора катить бочку на соотечественников (многие из которых посвятили всю свою жизнь охране природы Туркмении), но все же в немалой степени способствовали деградации природных сообществ Туркестана и выходцы из России, волею судеб оказавшиеся в этой абсолютно чужой для них природе и культуре. Понятно, конечно, что в прокаленных солнцем скалах и в пустыне истосковавшейся по родным зеленым просторам российской душе требуется отдохновение, но все же грузовики вырубаемой под Новый год (за неимением новогодних елок) вечнозеленой арчи — это слишком.
Двухметровая арча растет порой восемьдесят, а то и сто двадцать лет. Срубить ее нетрудно двумя ударами топора, но восстановить арчовые леса невозможно, даже если и попытаться это сделать. Туркмены, пока это было возможно, выборочно рубили тысячелетние деревья, используя их для строительства домов (арча — это вечная древесина, ее не повреждают даже термиты), пограничники сейчас уничтожают подрост (да, именно так, столетние деревья — это всего лишь еще молодая поросль…).
Наконец, отдельной проблемой охраны природы является контрабанда редкими видами животных. Туркмения богата эндемиками, не встречающимися в более северных широтах, цены на черном рынке баснословны; многое, вывозимое отсюда, уходит не только на «Птичку» в Москву, но и прямиком за кордон.
Никто не считал, какое количество редких ящериц, змей, насекомых незаконно вывезено отсюда в припрятанных мешочках и коробочках. А каким образом птенцы балобана (он — один из основных ловчих соколов, каждый экземпляр которого незаконно приносит десятки тысяч долларов) попадают из нашей Средней Азии в Арабские Эмираты?..
Во всем этом есть некая особая пакость и дьявольщина, потому что занимаются этой контрабандой люди, разбирающиеся в природе (назвать их зоологами не поворачивается язык).
Ни в кого сейчас огульно не кидаю камнями и никого не оправдываю. Меньше всего хотелось бы делать это с позиций политических или национальных сравнений. Но уж больно безрадостна действительность и настораживающи перспективы.
Но я не пацифист. И к тому же знаю, что даже эту книжку прочитают некоторые из тех, кто замешан в эти дела. Что, джигиты, жируете? Мните себя самыми умными и неуязвимыми? Не вы первые, и не вы последние. «Добродетельный человек и злой работают каждый за себя. Бог никому не сделает неправды». Придет еще, придет ваш черед…»
«Прикоснуться щекой…»
— Сущая нелепость! — воскликнула птица Симург. — Как это судьба мальчика из Восточных земель может сочетаться с судьбой девочки из Западных!
(Хорасанская сказка)
«10 марта. Здорóво, Маркыч! Как оно?
…В здешних туркменских обстоятельствах все чаще и чаще задумываюсь над проблемой тоски по банальной лесной зоне у «европейского» человека, пребывающего в южных странах (а ведь здесь горы, и сейчас не жарко, и это не пески, не пустыня, это рай по сравнению с Ашхабадом, Небитдагом или Красноводском).
Наверное, действительно, все решает, где вырос, — детский импринтинг. Не случайно ведь на Руси отроку не разрешалось отлучаться из дома до семнадцати лет. Потому что потом, уже куда бы ни занесло жизнью, осознание корней не развеется… У меня самого все более явственно всплывают в памяти Едимново, Островищи и Вологда, я сам среди всего этого и то, как мир постепенно расширялся, расширялся, расширялся из этих исходных точек, становясь все больше, все сложнее, но неизбежно утрачивая яркость наполняющих его образов. И оценивается все это сейчас совсем по-другому, чем тогда (там часто мечталось о неведомых странах, сейчас туда охота).
Да и позже все это было важно. Сам знаешь, каково в Балашихе сходить в леса прогуляться за станцию. Мы там с Целиком класса до девятого каждый день костры жгли за озером и курили подпольно, смачно прикуривая ароматизированную кубинскую дрянь («Ким», «Висанд») от тяжелых головешек, серьезно просвечивающих потаенным красным огнем сквозь сизый пепел.
Узнать бы надо, откуда это название взялось — Мазуренское озеро. Улавливаю я в нем отзвуки чего-то бандитско-шаловливого, посвист какой-то разбойничий. А название самой станции еще лучше: «Горенки»; прекрасное название, не замечаем уже по привычке.
Эх, как однажды на закате мы с Папаном (мне лет семь было) видели, как над этим озером десяток чеглоков на стрекоз охотились — красота: у соколков этих настолько маневренный полет, что за пилотажем и не уследишь; вывертываются в воздухе, хватают когтистыми лапами пучеглазых стрекоз, а потом только слюдяные крылышки медленно падают на неподвижную воду, в которой небо отражается: половина озера синяя, а половина — бордовая с закатной стороны. Сейчас и не увидишь ни одного чеглока в этих местах.
Вот видишь, меня зной до смерти не палил, бескрайние пески не окружали, змеи ядовитые не обвивали, я не корифей, но про леса и про озера вспоминается. Потому как сидишь иногда на бугре, и до горизонта — ни кустика. А если и найдешь что, так что-нибудь стервозное, из одних колючек. И очень легко представить, как у людей возникает в соответствующих условиях мания «поваляться в травах, поймать карася или полосатого окуня, прикоснуться щекой («как к девичьей груди») к березовому стволу»… Что еще? Насладиться «гладью озер, стремнинами рек, говором осин»…
Ведь это, знаешь ли, не так себе, переместившись в пространстве, гармонично вписаться в другую природу, в незнакомый ландшафт, в жизнь иных людей. Зато интересно. Оказываясь где-нибудь вдали от дома, в чужих краях, каждый раз ощущаю щемящую невозможность прожить жизнь встречаемых там людей и
