ВьЮжная Америка - Александр Юрьевич Романенко

Но вот мы шагаем в лес. По дороге покупаем большую пластиковую бутылку ледяной минералки и на всякий случай — пару толстых шоколадок. Над нами, всего в сотне метров, ползут темные дырчатые облака. Облако и его дырки порождают смену времен года: две минуты мы в осенней смуглой тени, две минуты в ослепительном горячем лете, снова в осени, опять в лете. Однако в целом довольно жарко. Проходим мимо котлована гигантской глубины. Шум, лязг, режущий уши звон. На большом щите — рисунок будущего архитектурного монстра, какого-то офисного муравейника.

А вот и стадион. Сиротское зрелище — футбола сегодня явно не ожидается. У входа — обрывки картонных плакатов, картонные знамена, непатриотично затоптанные толпой, ветерок гоняет картонные же панамки, выкрашенные в цвета любимой команды. Вчера здесь было туго, по всему видно.

Завершает картину колоссальная фанерная бутылка «Гюйтиг» — местная знаменитость. Всего-навсего минералка, каких десятки, но ее реклама торчит повсюду, причем сделана с таким пафосом, будто бы это признанный эликсир жизни, не меньше. Юмор же в том, что в многометровой бутылке, чудом закрепленной на верхушке стадиона, прорезана маленькая дверца (наверное, за дверцей — рубильники освещения), которую забыли закрыть. А что означает бутылка с открытой дверцей — никому не ясно. Но китийцы настолько терпимы к любого рода причудам, что и через месяц, и даже через год дверца на «Гюйтиге» так и оставалась неприкрытой. К ней привыкли. Я думаю, что если б ее закрыли, то кто-нибудь обязательно влез бы туда ночью и открыл бы из соображений порядка и консерватизма.

Дорога после стадиона пошла круто вверх. Между домами, частными трехэтажными и выше особнячками, то и дело просвечивают сосны (я был уверен, что это именно сосны, — мы же на большой высоте как-никак). Кажется, до сосен рукой подать, но осенние тучи, к несчастью, растворились и освобожденное солнце жгло наши затылки с неистовым злорадством. Я знаю, что такое горное солнце, как умеет оно сжигать кожу и высушивать глаза. Правда, волны сырого тропического воздуха смягчают нравы беспощадного светила, но моя темно-серая куртка накалилась, как печь, и приходится перебегать от дерева к дереву, ища защиты в редкой прозрачной тени.

Метров через двести дорога вверх закончилась, и к лесу повел узкий ход меж высокими стенами. Неожиданно мы выбрались на очень шумную и переполненную автомобилями улицу, которую не заметили снизу. Машины шли сплошным потоком на высоких скоростях. Я обратил внимание на множество малолитражных грузовичков с открытыми кузовами — почти в каждом кузове сидели люди, которые с трудом удерживали равновесие, цепляясь за низкие бортики. А кое-кто ехал даже на крыше раскачивающегося из стороны в сторону микроавтобуса, сверкая полными страха глазами, но выкрикивая счастливые междометия. Вероятно, такая езда самим ездоком воспринималась как опасный, но важный аттракцион, нечто вроде процедуры инициации у индейцев майя.

За шумной веселой автострадой всего несколько линий домов, и — ура! — вот он, лес!

Но каково же было наше удивление, когда вместо сосен мы увидели эвкалипты. Честно говоря, я бы ни за что не догадался, что это эвкалипты, если б несколькими годами раньше не видел живого коалу, который, кроме эвкалиптов, не признает ничего на свете.

Эвкалиптовый лес имеет две особенности. Первая — это запах, острый, пряный запах одноименного масла. Достаточно сорвать листик и потереть пальцами, чтобы понять, как много этого масла. Сперва запах кажется тяжелым и резким, он щекочет горло, и во рту от него как-то невкусно. Но привыкаешь быстро, и в один прекрасный день начинаешь думать, что все леса на свете обязательно должны пахнуть так же приятно и бодряще, как эвкалиптовая роща.

Вторая необычная особенность эквадорских лесов — это треск. Всю свою жизнь, от побега до сухостоя, эвкалипт меняет кожу. Дерево отращивает новую кору и сбрасывает старую. Сухая кора сворачивается в длинные, до пяти метров, трубочки и, медленно скручиваясь, высыхая, издает громкие трескучие звуки. После чего куски коры с треском же падают на землю, где их ждут грибы и насекомые. А так как деревьев в лесу много, то треск стоит постоянный. Тишины, в русском понимании этого слова, в эвкалиптовых лесах никогда не бывает. Но опять же это дело привычки: проведя в таком лесу в сумме пятнадцать — двадцать часов, трескотни уже не замечаешь, напротив, лесные звуки кажутся той самой тишиной, которой нет и в помине на улицах города.

Мы гуляем. Здесь много тропинок, много нетронутых кустов с незнакомыми ягодами, грибов, так никого и не сумевших привлечь, — желтые, белые и серые шляпки торчат там и тут. Людей мало. Зверей тоже. Встречаем сначала велосипедиста (и как он сюда забрался?), потом собаку, которая равнодушно обнюхала нас и вернулась к хозяину — отдыхавшему на пенечке старику.

Не берусь утверждать, что китийцы чрезвычайно чистоплотны, как, скажем, мюнхенские немцы. Нет, они скорее нормальны. Но роща, расположенная в черте города, разительно отличалась от подобных же московских лесков, протянувшихся вдоль кольцевой дороги, именно чистотой. В лесах Кито мы не заметили ни одного кострища, не увидели ни одной консервной банки или бутылки и, не поверите, ни единого кирпича. Нет здесь также проблемы собак и всего, что с ними связано.

Мы прошли метров триста — четыреста и оказались прямо над открытым стадионом. Он постепенно заполнялся школьниками, одетыми в самые разнообразные формы. Там что-то готовилось — вероятно, репетировалось какое-то праздничное событие. Мы долго молча наблюдали за движением сотен разноцветных муравьев, но с почти километрового расстояния так ничего и не поняли.

Нагулявшись, набрав в карманы эвкалиптовых орешков и листьев, чтобы показать эти драгоценности Валентине, мы зашагали вниз и вскоре вернулись на Амазонас, которая стала для нас «путеводной» тропой, главным ориентиром. Хотели проехать к отелю автобусом, но, подумав и рассудив здраво, решили воспользоваться такси, чтоб не оказаться ненароком в незнакомом районе.

И тут же, прямо на перекрестке, совершенно бесплатно наблюдали интереснейший спектакль под названием «Все виды нищеты, или Как это делается».

А делается это, надо сказать, весьма талантливо. Два десятка нищих, то есть, конечно, прикидывающихся нищими актеров, атаковали нечаянно притормозившие под светофором джипы.

Самый яркий из нападавших — одноногий велосипедист. У него тщательно натренированное выражение лица — обиженный судьбой интеллигент. Он опирается на руль потрепанного велосипеда и скачет на подвязанной, как бы парализованной ноге. Кстати,