Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Ольга Шульчева-Джарман

Врач из Вифинии

СЫН ВЕСТАЛКИ

Роман

ebooks@prospekt.org

Иллюстрации Анастасии Врубель

Изображение на обложке «Гигиея. Фрагмент картины „Медицина“» (роспись потолка для Венского университета). Густав Климт. 1901 г.

Шульчева-Джарман О. А., 2022

ООО «Проспект», 2022

* * *

Моему отцу, Александру Михайловичу Шульчеву, чья любовь и добрый юмор всегда вдохновляли и поддерживали меня

Часть 1. ДВЕ КАППЫ

Врач видит ужасное, касается того, что отвратительно, и из несчастий других пожинает для себя скорбь; больные же благодаря искусству освобождаются от величайших зол, болезней, страданий, от скорби, от смерти…

Гиппократ «О духе»[1]

1. О том, как Митродор выполнил волю Асклепия

— Клянусь Аполлоном врачом! Кесарий! Он и в самом деле собирается лезть в воду!

Кесарий ничего не отвечает — он смотрит в сторону реки, слегка откинув голову назад, так, что темные густые волосы опадают на плечи. Каллисту вдруг кажется, что его друг похож на Диониса. Но виноградных лоз вокруг них нет, только над узкой и крутой тропинкой среди глыб желтоватого потрескавшегося известняка ледяной северный ветер поднимает облако пыли.

— Подойдем ближе, Каллист, — говорит наконец Кесарий, слегка улыбаясь. — Может быть, ему понадобится наша помощь.

— Ты что же, Кесарий, опасаешься, что с нашим здоровяком случится припадок или судорога? Он же сам говорил нам, что Асклепий…

Но Кесарий снова не отвечает Каллисту и направляется вниз, к воде.

Кукла, любимая кукла, черноволосая, с голубыми глазами. Алое покрывало, белый хитон. Поверх покрывала — корона, царский венец, сплетенный девочкой из белой акации.

А на покрывале, алом, словно кровь, вышито имя куклы… кривые стежки, белая нитка — девочка сама вышила имя своей любимицы. Куклу зовут Валерия-императрица.

Женщина вздрогнула, пробуждаясь от сна.

«Вам плохо, госпожа Леэна?»

«Нет, Верна. Я задремала».

«Вы кричали во сне. Вам опять снился тот страшный сон?»

Что за ветер! От него у Каллиста даже слезы выступают на глазах! Плащ продувает насквозь, даже фригийская шерсть не защищает от этого мороза. Еще немного — и Сангарий замерзнет, того и гляди. Там, во Фригии, таких морозов нет — Фессал писал ему, что в Лаодикии климат мягче, чем даже на Косе и его родном Лемносе. Это только в дикой Каппадокии зимой бывают снежные бури. Наверное, поэтому Кесарий и не боится холода, даже плащ скинул, а он, Каллист, зябко кутается. Ах, Фессал, Фессал, что Каллист делал бы без твоего подарка — плаща и шерстяного хитона! Замерз бы насмерть в эту зиму! Скоро вернешься из своей поездки назад в Никомедийскую врачебную школу, наверное, уже не будут тебя старшие ребята звать «Телесфором»[2] — все-таки учился на офтальмика[3] в Лаодикии. Надо написать, чтобы глазных мазей, коллириев, не забыл оттуда привести, а то ведь забудет.

В небе ни облачка — как весной! — но его лазурная беспредельность пуста и холодна. И птицы, и камни, и люди — все устали и тоскуют по настоящей весне.

Народ собирается от хлебной раздачи у ворот Никомедии. Хлебом запаслись на день — теперь на зрелище спешат. Римские граждане! Еще помнят, что это была столица при Диоклетиане.

Двое мальчишек — русый и черноволосый — карабкаются на большой плоский камень. Их мохнатый пес лает, встав на задние лапы, опираясь передними на осыпающийся известняк и поднимая морду с умоляющими влажными глазами вверх.

«Моя Вифиния — дивный край,

Такого нигде не найти,

Не найти…»

— поет темноволосый. Ему лет десять, он худенький и быстрый. Его младший брат-погодок кивает круглой головой в такт.

…Евсторгий говорил ее отцу, она слышала, спрятавшись за дверью:

— Он у меня рыжий, да. В мать пошел. И оспины на лице. Когда оспа-то была, Леонта заболел, Эввулион его выходила, ночей не спала. Все боялась, сначала, что он умрет, а потом, что некрасивым останется. Я говорю ей — оставь, для мужчины важна красота не лица, но доблести, а она — что ты понимаешь! А потом заболела сама… умерла… да, Леонид, видишь, а я не заболел… я потом понял — у меня же коровья оспа в детстве была, ну, я же рос у деда в латифундии, совсем в деревне, считай… вот и не заболел. А Эввулион свою похоронил…

Девочка побледнела от гнева. Отец сговаривает ее замуж! За кого?

— Я пойду в весталки[4], папа! — завопила она, вбегая в таблинум[5].

— Что за непослушная девчонка! — воскликнула мачеха, прижимая руку к животу.

— Конечно, в весталки! — сказал отец, лаская ее. — Мы ждем письма из храма Весты. Евсторгий, посмотри-ка — а это моя дочка, ей восьмой год!

— Рыженькая! — засмеялся высокий патриций с глубокой складкой между густых бровей.

О утопающая в масличных садах по весне Никомедия, древний вифинский город, Диоклетианова столица Римской империи, беспечно и вольготно раскинувшаяся на побережье Пропонтиды — Мраморного моря! Здесь и зимой бьют горячие подземные ключи, здесь и весной дует суровый Аркт.

«Построил себе император дворец

У моря, у моря,

Лазурного моря…»

С берега Сангария дворец тоже виден. В тяжелое время пришел к власти этот фракийский солдат, сын вольноотпущенника, Диокл, ставший императором Диоклетианом.

Древняя вифинская земля хорошо помнит его орлов — он в смутные годы железной рукой удержал Римский мир от катастрофы и назвал столицей город Никомеда на берегу Мраморного моря. Пусть далеко старый Рим и рядом — Рим Новый, город Константина, но дворец Диоклетиана по-прежнему высится над берегом — словно огромная сторожевая башня или гигантский опустелый муравейник.

Окна дворца обращены к морю. Теперь в нем нет роскошно разодетых придворных вельмож и мускулистых легионеров императорской когорты — три четверти века минуло, и теперь там сидят скучные чиновники, там суды, таможня. А в правом крыле, что выходит на море, — приемная архиатра[6], клиника-иатрейон и библиотека.

Но помнит, помнит Никомедия свою столичную славу, которую ей даровал великий Диоклетиан, взойдя на императорский трон в давние смутные годы. Больше семидесяти лет назад. До