Адриатика - Владимир Виленович Шигин
– Эх, не плачь, Аксинья, душечка, может еще и свидимся! А что еду, на то царская воля, ей не перечь! Ну, коли много бил тебя за то прости. За это самое четыре года бить тебя не стану! – утешал матросик, крепко обнимая дрожайшую половину.
Последняя успокаивается и перестает хныкать. Муж же одолеваемый винными парами, понемногу склоняется и сладко засыпает на коленях своей нежной супруги.
В другом углу казармы муж читает своей жене нотацию:
– Ты у меня смотри, Акулина, с другими не валандайся, матросского имени моего не срами, а то, как приеду, все твои косы повыдергаю. Хорошо жить будешь, ей-ей гостинцев заморских навезу!
– Я, Яков Матвеевич, – говорит Акулина, – Буду жить, как Бог велел и порочить имя твое не стану.
– То-то, – отвечает Яков Матвеевич, – Ты у меня смотри!
И это «смотри» сопровождается столь ужасным жестом, что Акулина со страхом попятилась назад.
– Не бойся, Акулинушка, не бойся! – успокаивает ее Яков Матвеевич, – Побью только, когда баловать станешь, а не станешь, так и на што бить-то?
Затем началось шествие на суда. Вначале возы с матросским скарбом. За возами шла команда в строю под музыку, сопровождаемая земляками друзьями, женами и детьми. Впереди команды вели традиционного козленка с выкрашенными рогами и бубенцами на шее. Все кричали «ура», горланили песни:
Ведут Фомку во поход
Фомка плачет – не идет
Вот калина, вот малина!
Не хотит Фомка в поход!
А хотит Фомка к девице!
Вот калина, вот малина!
Чтоб малось поприжиться,
Каждый день опохмелиться!
Вот калина, вот малина!
На черта Фомке поход,
Он бакштагом к девке прет!
По дороге уходящих матросов щедро угощали вином и пивом, угощений было столько, что до судна дошло меньше половины. Остальные добирались в течение дня, повиснув на плечах жен и друзей.
Из записок современника: «Смешно было смотреть на подвыпившего матроса, который подходя к кораблю бодрился, вырывался от своих вожаков и во чтобы то ни стало, желал выказать твердость своих ног; но сделавши два-три шага, ноги, не смотря на все усилия матросика найти для них надежную точку опоры, отказывались ему служить, и он с громким кряхтением падал в грязь.
– Земляк – бормотал он – ей-ей оступился, а то бы всенепременнейше прошел бы. Эка проклятая дорога. Да подымите же голубчики!
И подбегают к нему напоившие его земляки, и опять берут под руки, он же, не надеясь более на твердость своих ног, кротко позволяет волочить себя по грязной земле…»
Наконец, к вечеру все собраны и на судне воцаряется надлежащая дисциплина. Следующим утром команды уже к подъему флага во фронте с музыкой. На шканцы последним поднимается командир, оглядывает застывший строй и командует:
– Поднять флаг, гюйс и вымпел!
Стоящий рядом старший офицер репетует:
– Флаг, гюйс и вымпел поднять!
Все разом снимают фуражки, музыканты играют марш и флаг взлетает вверх, колыхаясь на ветру. Когда флаг, гюйс и вымпел подняты, раздается торжественный гимн «Боже царя храни» при этом офицеры и матросы крестятся и шепчут молитвы. Наконец музыканты кончили играть и все накрылись фуражками. После этого командиры поздравили офицеров с предстоящим плаванием, а затем, обратившись к команде, говоря речь краткую, но весомую:
– Поздравляю ребята с началом компании! Будьте молодцами не ударьте перед врагом лицом в грязь в дальних морях и чужих странах, заставим всех сказать: ай да русский матрос, мое почтение!
– Благодарим покорно, рады стараться ваше высокоблагородие! – раздался громкий, радостный и единодушный крик.
Соловьями заливается боцманская дудка и боцмана кричат:
– Марш по работам!
А работы впереди поистине край непочатый, впереди еще и высочайший смотр!
Глава четвертая
В «Безвестную»
Уходя в плавание, сенявинские матросы тут же окрестили его «безвестная». Так и говорили:
– Ты, Митрич, куды в енту компанию плывешь?
– Да с Сенявиным в безвестную!
– Тогда мое тебе почтение!
Почему назвали именно так? Да, потому, что вестей из дома в этом долгом и дальнем плавании не будет никаких, да и неизвестно, когда придется возвратиться.
…Они прощались на причале Купеческой гавани: братья Гавриил и Никифор. Лейтенанту Никифору Невельскому предстояло уйти в плавание на линейном корабле "Москва". Старший же Гавриил оставался на Балтике.
– Ты уж батюшке с матушкой пиши почаще, – наставлял старший младшего, – Сам ведь знаешь, каково им там в своем Солигачске быть о тебе в неведении, да и меня не забывай вестями тоже!
– О чем речь, – обнимал старшего за плечи младший, – Никого не забуду вниманием!
Перед расставанием братья еще раз крепко обнялись и расцеловались троекратно.
– Ни пуха тебе не пера, Никифор! – пожелал остававшийся уходящему.
– К черту! – крикнул тот в ответ, уже прыгая в отходящую шлюпку. – Не волнуйся за меня, не пропаду!
У каждого из братьев Невельских будет свой путь. Судьба обоих будет славна, но и на редкость жестока. Впрочем, они еще ничего о том не ведают…
Удалось, в последний раз свидится и Броневскому и с Панафидиным. Первый был послан командиром в портовую контору за какими-то бумагами, а второй, подобные бумаги подписавши, уже возвращался на корабль. Встретились, обнялись, словно сто лет не виделись.
– Ну, как ты на новом месте?
– А ты как?
– Наш "Петр" назначен в эскадру Сенявина и сейчас спешно готовимся к отплытию! – не без гордости сообщил другу Броневский. – И Гришки Мельникова "Уриил", кажется, тоже!
– Знаю! – кивнул тот без особой радости. – А мой "Рафаил" назначен лишь во внутреннее плавание. Так что будем мять волны от Кронштадта до Гогланда и обратно! Вот и вся любовь! Впрочем, туда же расписан младший брат Захар, вместе, может, будет не так тоскливо.
– Не переживай сильно! – приободрил друга Володя Броневский. – Обещаю, что буду тебе писать!
– И я тоже!
– Прощай!
– Прощай!
Пожали друг другу руки и разбежались в разные стороны. Время не ждало.
* * *
25 августа в Кронштадт для произведения смотра уходящей эскадре пожаловал в сопровождении большой свиты и сам император. Прибыв катером на флагманский "Ярослав" вместе с морским министром, он принял рапорт командующего.
– Поздравляю вас, Дмитрий Николаевич, производством в вице-адмиральский чин! – сказал он затем, прожимая руку Сенявину руку. – Желаю быть достойным вашей славной
