Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Татьяна Сергеевна Алексеева
Долго искать своих Пушкину не пришлось. Они с проводником успели проскакать совсем немного вдоль реки, когда навстречу им из-за поворота выехал всадник в хорошо знакомой Александру форме. Облегченно вздохнув, Пушкин направил коня ему навстречу, но уже через пару минут разговора его радость сменилась разочарованием.
— Карс уже взят, армия продвинулась дальше, — рассказывал путешественнику офицер, а тот пытался сделать вид, что рад очередной победе. Получалось у него это не слишком успешно. Александр даже не знал, что расстроило его сильнее: мысль о том, что придется ехать дальше, чтобы догнать полк, в котором служил младший брат, или о том, что он по-прежнему находится на российской земле и его давняя мечта так и осталась неосуществленной.
«Зато теперь понятно, почему я не заметил здесь ничего особенного! — ворчал он про себя. — Это ведь уже не чужая земля, а наша, российская! Потому она и не отличалась ничем от того берега…» Понимая всю абсурдность этой мысли, Александр все равно никак не мог от нее отделаться. Турецкая территория, которая так неожиданно ускользнула у него из-под самого носа, по-прежнему представлялась ему особенной и не похожей на русскую. Увидеть ее хотелось с новой силой — может, потому, что она была такой близкой и при этом такой недоступной?
— Все, не судьба! Забудь об этом! — велел себе раздосадованный Пушкин вслух.
Проводник, не понявший, о чем идет речь, вопросительно посмотрел на него, но Александр помотал головой, давая понять, что обращается не к нему. Дальше он возмущался несправедливостью судьбы молча. К нему вдруг пришла уверенность, что другого случая попасть в чужую страну ему больше уже никогда не представится. Обогнать русскую армию во второй раз было бы слишком большой удачей, но дело даже не в этом. Пушкин просто предчувствовал, что ему при всем желании не удастся это сделать: что-нибудь еще обязательно помешает его планам. А в следующий раз его, скорее всего, и вовсе не выпустят из Петербурга или Москвы, припомнив теперешнее бегство на Кавказ. Мечта Александра увидеть другие страны так и останется навсегда мечтой.
Позже, уже въехав на территорию Карса, Пушкин немного успокоил себя тем, что иметь несбыточную мечту — это тоже романтично и приятно. А на следующий день ему подумалось, что неудачная попытка попасть на турецкую землю может быть платой за какую-нибудь удачу, причем более важную, чем желание попутешествовать и увидеть что-то новое. «Может быть, это плата за то, что мне удастся получить согласие Гончаровых на брак!» — с опаской, боясь отпугнуть этот шанс, размышлял Александр, осматривая бывшую турецкую крепость. И чем больше он думал об этом, тем реальнее казалась ему такая возможность. Он все-таки не зря пустился в эту авантюру — неудача в ней помогла ему «купить» у судьбы то, в чем он нуждался гораздо сильнее. И даже то, что Карс, несколько лет бывший неприступной крепостью, сдался незадолго до его приезда, неожиданно показалось Александру знаком свыше. Он приехал к крепости, и она была взята — а когда он вернется домой, другая «крепость» по имени Натали́ тоже вывесит белый флаг.
С этой обнадеживающей мыслью Пушкин и уснул в свой первый вечер в Карсе. Утром же он поднялся с постели, полный новых надежд. Ему вновь вспомнился Грибоедов, о трагической смерти которого он узнал несколько дней назад. Его тоже звали Александром Сергеевичем, и он тоже писал книги, но при этом еще успел так много сделать на своем дипломатическом посту в Турции! Теперь и у Пушкина есть шанс совершить здесь что-нибудь важное. Он, конечно, не дипломат и не военный, он вообще не имеет права здесь находиться — но это не такая уж серьезная помеха для великих дел! По крайней мере, описать все, что он увидит на Кавказе, создать летопись идущих здесь сражений он точно сможет.
Однако днем Пушкина ждало новое разочарование. В только что захваченной русским войском крепости и городе рядом с ней оказалось невероятно скучно. Совсем рядом шла война, но на опустевших городских улицах было тихо и на первый взгляд даже спокойно. Александр свободно гулял по улицам, и никто не обращал на него внимания, хотя он не был похож ни на местного жителя, ни на военного. Правда, во взглядах и жестах людей, которых он встречал и с которыми разговаривал, все-таки проскальзывало какое-то напряжение и тщательно скрываемое беспокойство. Наблюдательный человек, несомненно, понял бы, что всех их что-то гнетет, но скорее подумал бы, что не война, а нечто менее серьезное.
Однако следующим утром Александр наконец дождался интересных и будоражащих кровь событий, за которыми ехал на Кавказ. Ему удалось добраться до русского лагеря и с головой окунуться в походную жизнь. Удручало лишь то, что брата Льва в этом лагере уже не было. Его полк продвинулся еще дальше в глубь Турции, но все дошедшие до Александра вести о Пушкине-младшем, к счастью, были радостными. Левушка был жив, здоров и как будто бы ни в чем особо не нуждался. Пушкин-старший не оставлял надежды догнать отряд брата и все-таки повидаться с ним, но пока вынужден был ждать подходящего случая с другим полком.
Случай представился еще через несколько дней. Нижегородский драгунский полк, «приютивший» Пушкина, тоже выступил в поход, и ему, хоть и без особой охоты, разрешили ехать вместе с солдатами. Сердце его снова забилось в предвкушении опасности, но первый час пути ничего особенного не происходило. Александр ехал почти позади всех, придерживая свой высокий цилиндр, кутаясь в бурку и размышляя о том, что если он все-таки решит писать о войне, то ему придется писать неправду. Не может же он рассказывать своим читателям, что война — это такая вот медленная и чуть ли не ленивая езда верхом, когда не видишь ничего, кроме маячащих перед тобой солдатских спин и лошадиных хвостов! Он, конечно, сумеет сочинить о войне что-нибудь совсем другое, страшное и героическое, то, чего будут ждать от него никогда не бывавшие в боях люди. Но стоило ли ради этого сбегать на Кавказ? Сочинить интересную историю он мог бы и в Москве, не выходя из дома!
Чей-то неожиданный крик, эхом прокатившийся
