Расколотая корона - Виктория Холт

Гонцы молчали. Они не смели сказать ему, что рыцари объявили, будто действовали по приказу короля.

— Томас… мертв! — продолжал король, говоря сам с собой. — Не может быть. Не должно быть.

— Милорд, — сказал один из гонцов, — это случилось всего три дня назад, и мы скакали со всей возможной скоростью, зная, что вы пожелаете узнать об этом незамедлительно.

— Ступайте… отдохните… Оставьте меня с моим горем, — сказал король. Он позвал слуг. — Принесите власяницу. Я переоденусь. Для меня этот день — день скорби.

Томас… мертв! Старый друг, а теперь враг — мертв! Воспоминания нахлынули на него. Шутки, которыми они обменивались, когда Томас был его канцлером и лучшим другом. «Не делай меня своим архиепископом, — сказал он тогда, — ибо это положит конец нашей дружбе». Было ли это предчувствием? Как же он оказался прав, и какими заклятыми врагами они стали. Что же он сказал тем четверым рыцарям, что они взялись за мечи и ворвались в собор? Какую роль он сыграл в этом?

С подобающей скорбью он снял королевское облачение и облачился во власяницу.

— Оставьте меня, — сказал он. — Оставьте меня с моим горем.

Он ушел в свою опочивальню и уронил голову на руки.

— Я не хотел этого, — снова и снова бормотал он.

Он опустил руки и уставился перед собой, но взгляд его пронзал гобелены на стенах, устремляясь в прошлое… и в будущее.

Томас был слишком известной фигурой, чтобы его смерть осталась незамеченной. Незамеченной! На это не было и надежды! Поднимется буря. Она прокатится по всему христианскому миру. Томас и в смерти будет так же несносен, как был при жизни. Он станет мучеником. Генрих не боялся ни одного полководца, но мученики приводили его в ужас.

Что же он сказал тем рыцарям? Он хорошо помнил тот случай, когда они были при нем. Он прослышал, что Томас грозился отлучить от церкви всех причастных к коронации Генриха Молодого, а поскольку никто не был причастен к ней больше, чем он сам, это касалось и его; и один из епископов — должно быть, Роджер Йоркский — сказал, что, покуда жив Томас Бекет, в королевстве не будет покоя. И тогда внезапная ярость охватила короля. Он проклял их всех. Он их содержит, а они — вероломные мерзавцы. Он и сейчас слышал свой собственный голос, кричавший этим съежившимся людям: «Вы так долго потворствовали дерзости этого низкородного священника и не попытались избавить меня от него!»

Эти четверо рыцарей приняли его слова близко к сердцу; они истолковали их как приказ к убийству. Иначе и быть не могло, ведь они отправились в Кентербери и там, в соборе, зарезали Томаса.

— И надо же было такому случиться! — воскликнул он и подумал: «Они обвинят меня. Весь мир обвинит меня. Удары нанесли те четверо рыцарей, но убийцей назовут меня».

Что он мог сделать? Он уже видел, как Папа и весь мир восстают против него. Из Томаса сделают мученика и святого, и чем больше почестей ему воздадут, тем сильнее будет поношение, обращенное на того, кого назовут виновником его смерти.

Ему нужно было время подумать. Его дальнейшие действия имели первостепенную важность. За последние двадцать лет он проделал долгий путь с тех пор, как, будучи сыном Матильды, дочери Генриха I Английского, и графа Анжуйского, не слишком прочно держал в руках корону герцогов Нормандских. Он женился на богатейшей наследнице Европы, завладел короной Англии, и не было человека, способного ему противостоять. Король Франции боялся его; он бросал вызов Папе; он добивался своего, и это принесло ему великую власть.

Но теперь он был в опасности, и все из-за Томаса Бекета. Церковь будет петь дифирамбы архиепископу, ибо Томас пал в битве между Церковью и Государством, которая бушевала годами и, без сомнения, будет продолжаться. И Томас станет святым и мучеником.

— Ты всегда пытался взять надо мной верх, Томас, — пробормотал он, и на его губах появилась мрачная усмешка. — А я всегда с тобой боролся… сперва в шутку, а после всерьез, и ты должен был усвоить, что я всегда побеждаю.

И вот, умерев, ты сыграл со мной эту шутку!

Очень многое зависело от того, что он предпримет теперь. Прежде всего, разумеется, он должен был настоять на том, что рыцари превратно поняли его слова. Он должен был показать всем, что никто не скорбит о смерти Томаса Бекета глубже, чем король.

Он закроется в своих покоях; он даст понять, что новость ошеломила его настолько, что он должен остаться наедине со своей скорбью. Он не будет спускаться к столу; он будет принимать лишь то, что необходимо для поддержания жизни — он никогда не отличался большим аппетитом, так что с этим проблем не возникнет, — он не будет носить ничего, кроме власяницы, и все должны будут понять, что он желает предаться молитвам и размышлениям.

К счастью, положение папы Александра не было слишком прочным, а папский двор находился в Тускуле. Александр должен был соблюдать осторожность и не желал наживать себе врага в лице короля Англии.

Сначала Генрих отправит гонцов обратно в Кентербери с вестью, что бывший канцлер короля и архиепископ Кентерберийский должен быть похоронен с почестями, достойными его сана.

Вопрос о том, как обратиться к Папе, требовал тщательного обдумывания. Уверять в полной невиновности было бесполезно. Этому никто не поверит. То, что между ним и Томасом были трения, было общеизвестным фактом. И все же медлить с письмом к Александру было нельзя, пока другие не опередили его со своими обвинениями.

Он взял перо и написал:

«Александру, милостью Божьей Верховному Понтифику, Генрих, король англов, герцог норманнов и аквитанцев и граф анжуйцев, шлет приветствие и должное почтение».

Не мешало напомнить Александру о власти, которой он обладал над столь многими землями.

«Из почтения к Римской Церкви и из любви к вам… я даровал мир и полное возвращение владений, согласно вашему приказу, Томасу, архиепископу Кентерберийскому, и позволил ему переправиться в Англию с подобающим доходом.

Он, однако, принес не мир и радость, но меч, и выдвинул обвинения против меня и моей короны. Не в силах снести подобную дерзость от этого человека, те, кого он отлучил от церкви, и другие, бросились на него и, о чем не могу говорить без скорби,