Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

– Не оберечь мне тебя, княже! – опасливо вымолвил Иван Родионыч в спину Дмитрию.

– Рать береги! – возразил через плечо Дмитрий, и такое холодное упорство послышалось в голосе великого князя, что боярин, тихо ругнувшись про себя, отступил. Боброк ушел, а без него тут… Не за руки же имать великого князя владимирского! Да и не до того стало. Почти тотчас запели рожки, грянули цимбалы, и уже, прорвавшись сквозь ряды передового полка и в обход, устремили на них первые ордынские всадники…

Бой не бой. Скорее, ряд коротких приступов, тотчас и с уроном для врага отбиваемых. Бой шел там, впереди, где стоял, умирая, пеший передовой полк, и – кабы выстоял – двинуть вперед, обнять неприятеля крыльями войска… Кабы выстоял!.. Три захлебнувшиеся атаки конницы и роковой натиск генуэзской пехоты, все это заняло меньше часа, и в час тот уложились тысячи жизней передового полка. Иван Квашня только лишь начал медленное движение вперед – только начал, все-таки начал! Не выдержала кровь! – когда сквозь полегшие ряды передовых татары двинули тучей. Все ж таки не дураки были и ордынские воеводы, поняли, что к чему: в стесненных порядках полков не волнами приливов и отливов, что в тесноте разом погубило бы ихнюю рать, но плотно сколоченными массами, раз за разом, одну за другою, повели на приступ русских рядов свои стремительные дружины. И тут вот, когда обрушилось на главный полк, и ливень смертоносных фряжеских стрел сокрушил первые ряды, и когда слева начали обходить, ломя левое крыло войска, стало Ивану Родионычу не до князя, ушедшего вперед. Срывая голос, гвоздя шестопером, удерживал он и заворачивал вспятивших, раз за разом бросая в ошеломительные контратаки свою кольчужную рать (и мало же осталось от них к исходу боя!), и уже Андрей Серкиз, врезавшись в отборный донской полк Мамая, остановил, поворотив, бегущих, покрыл поле трупами и сам достойно лег в сече, и уже закладывало уши от стона харалуга, криков и ржанья коней – не до князя было!

А Дмитрий, достигший-таки передовых рядов большого полка (тоже бледен, пятнами лихорадочный румянец по лицу), когда татары пошли на приступ, ринул коня вперед и (рука была тяжела у князя) первым ударом свалил скачущего встречь всадника. И рубил, рубил, рубил… Качнулся конь, рухнул на передние колени, поливая кровью траву. Подскочившие со сторон детские выпростали ноги в востроносых зеленых тимовых сапогах из серебряных глубоких стремян, оттащили, живо подвели второго коня. Князь дышал задышливо, грудь ходуном ходила, но, отмотнув головою, тотчас вновь ринул в бой. И опять бил, и бил, и бил в круговерть железа, в конские морды, в чьи-то головы, бил в исступлении сечи, радостно, отчаянно, гневно, бил саблей сперва, после обломком сабли. Затем булавой, усаженной стальными шишками, и булава, на лопнувшей паверзе (не удержала рука), улетела куда-то под ноги, под копыта коней, и вновь у него в руке оказался поданный стремянным крепкий меч. Когда и новый конь стал заваливать вбок, падать, около князя уже не оказалось стремянного. Вал наступающих прошел сквозь и мимо. Князь в избитых доспехах, всего с двумя детскими, оказался на земле. Он дышал уже хрипло, немели длани, горячими толчками ходила кровь, он бы не воспротивил теперь, ежели бы его взяли под руки и отволокли в тыл, в товары. Но некому было подобрать князя, некому отволочь. В короткой мгновенной ошибке пали оба детских, и Дмитрий пошел, по какому-то смутному наитию, плохо уже видя, что вокруг, пошел вправо. Быть может, помысливши о Боброке и не догадав совсем, что не пройти ему полем бранным семи потребных верст, ибо тотчас окружили его четверо, по доспехам признавши боярина. Слава Вышнему, княжеского алого корзна не было на нем! И опять Дмитрий, харкая и задыхаясь, бил и бил мечом, отшибая оскаленные морды коней и копейные стрекала. Кто-то подскакал сбоку, свалил одного из татар, ошеломил булавою второго, двое оставших отпрянули посторопь, почуявши, что добыча не по зубам.

– Князь? – вопросил воин.

Дмитрий кивнул головой.

– Не забудь, княже. Мартос меня зовут, из дружины брянского князя я! – прокричал воин. – Стой здесь, приведу коня!

Но Дмитрий не стал ждать. Почти не понимая, что делает, пошел снова туда, на север, к далеким дубам, где были Боброк и брат Владимир, где можно было спастись, откуда, Бог даст, ускачет к себе на Москву.

На него снова ринули. И вновь, мокрый, кровавый и страшный, в клокастой бороде, в избитых доспехах, подымал он меч, гвоздил и гвоздил, задыхаясь, хрипя. И, как ратник Иван звал матерь, так князь Дмитрий звал жену, и детское было, смешное: пасть ей в подол лицом и плакать и каяти, что не вышло из него героя, что не может, не в силах он, и что потеряна рать, и что скоро сам Мамай придет на Москву.

Он падал, вставал. Снова шел, рука, сведенная судорогою, застыла на рукояти меча – не отлепить! Неживую, подымал все же и снова рубил невесть по чему, и вновь кто-то спасал его, и куда-то вели, узнавая, и уже в полусне, в истоме смертной увидел, как положили его ничью на землю и его же мечом, вывороченным из скрюченных пальцев, срубили несколько зелено-желтых, золотых березок и обрушили сверху на него. И больше князь ничего не помнил, не слышал, не зрел, ни короткого смертного боя его спасителей с татарами, ни падения мертвых тел и всхрапнувшего коня, что едва не упал, споткнувшись о могутное тело князя, и того, как отхлынул бой, ни далекого пенья рожков русской рати – Дмитрий был в глубоком обмороке.

Глава двенадцатая

Здесь, на Маковце, не видно, как, дождав выхода последних татарских полков (Мамаю нечем будет контратаковать русские ряды) и перемены ветра (русские стрелы полетят по ветру), Боброк выводит из дубравы засадный полк, не слышно серебряных труб и рева ратей, не видно, как поворачивает бой и татары бегут, утопая в Непрядве, и, спасая свои жизни, устремляются в степь. Но светлая весть о победе доходит до Сергия. И он изможденно подымает очеса горе: «Слава тебе, Господи сил! Даровавшему победу слава!»

Мамай еще будет рвать и метать. Он соберет новое войско, которое без выстрела перейдет на сторону Тохтамыша, он, забравши казну, побежит в Кафу, надеясь на генуэзскую помощь, и вчерашние союзники перережут ему горло, посчитавши ненужным для себя этого варвара, обман которого они даже не сочтут изменою. А Ягайло, прослышав об исходе сражения, уведет свои полки «столь быстро,