Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
Сухая лесина не в укор цветущей.
Хотя, конечно, если у моря горе, то у любови – вдвое…
И ещё одно сомнение донимало Матрёну.
«Между кем посредничает отец Мирон? – думала она, глядя с горы на то место, где ещё утром стояла мельница и где теперь вольно плыл волглый лёд. – Между мною, рабой Божьей Матрёной, и единым Отцом Небесным посредничает? Или между нею, бабой человеческой, и речною силою языческой? И рясной Водяной, и Фес ледяной, и Единый праведный сущий на небесах, надо же! – все на посылках у отца Мирона! Да не сам ли отец Мирон „хромает на обе ноги“, не он ли тоже „ни холоден, ни горяч“? Тут на Пуе идолов стихий увещевает, а у себя в храме призывает к их свержению…»
Смотрела Матрёна вслед отцу Мирону, пока он в овраг не спустился.
Смотрела на котомочку его, прилепленную к спине, на косицы жидких волосиков из-под бархатного наплешника… И казалось ей, будто это сам Христос от неё, блудливой, удалялся…
7
После бунта попа мужики доедали молебственный обед и не долго оставались смущёнными.
– Авдюха! За идолов честной отец тебе чуть не ложкой по лбу! – всхохотал глава семейства и тряхнул головой – рыжей, седой, как песок с солью.
– Тягался с попами, да распрощался с бобами, – буркнул Тит.
– С мельницей распрощались! Нет в его словах силы! – опять вскинулся Авдей.
– Ты это брось. Поп хоть и лыком шит, а все же начальство! А ты с ним всегда на кулачках. Епитимьи захотел?
– Правая рука по правде живёт! – гнул своё Авдей.
– Нет, братец. Что налито, то и пей.
Батьке надоели пререкания сынов.
– Буде вам! Ишь нападчики! Пустое это – старое судить. Что пропало – того нет. Колесо сберегли, и ладно. Жернова, должно, недалеко унырнули. Вода спадёт, жердью ущупаем. Добудем. Ничего.
– Куда с жерновами-то. Вручную не провернёшь.
– Новую мельницу сладим. В два постава. Вот как! Авдейку в увал снарядим камень точить. И не чета старой мельнице срубим – верхобойку! Плотиной реку загородим. Воду подымем. Лесу зимой наготовили для гуменника. Подождёт гуменник! Новый сруб для мельницы зачнём.
– Два постава… Плотина… Это же сколько грошей надо! – усомнился Тит.
– Ничего. Старая мельница не даром скрипела. И Матрёна Геласьевна, знамо, все эти годы рубли на пятаки не переводила, – рассуждал Василий. – Выстроили мы нижнебойку, дай Бог памяти, когда ты, Авдюха, из люльки уж выполз. На коня сажен был. Так за эти лета кое-какую деньгу она нам разве не намолотила? А Матрёна Геласьевна вся на виду. У неё любая тряпица сгодится. Хозяйка! Скопили мы с ней, небось, кое-что. Тряхнём мошной! Да и у батюшки её, Геласия-то Никифоровича, думаю, не одна ведь кубышка тут была закопана…[88]
8
С кожаном под мышкой шагал впереди Тит, сумка-калита болталась на ремне. За ним поспевал Авдей в распахнутой епанче с торбой на плече. У обоих за поясом было по топору.
Половодье – гиблое время для лесного путника. В холодке ельника то и дело ледяная хребтина тропы ускользала из-под лаптей мужиков. На согретых склонах ноги расползались в глинистой жиже.
Шагали неутомимо, как молодые лоси. Пыхтели на подъёмах, честили черта на осклизлостях, обмахивали пот с лица.
– Видали мы сидней. Поглядим на лежня! – орал спереди Тит.
Ему ответствовал Авдей:
– Дурак праздник знает, да будней не помнит!
Мерились силами до тех пор, пока посох первым не вырубил Авдей. Сдался малой.
Этим самым как бы и о поражении, и о привале заявил. После чего без ущерба для гордыни палкой обзавёлся и Тит.
Дальше пошли ещё резвей.
9
Пнями обозначилась впереди делянка. Все деревья, что росли на ней ещё зимой, теперь покоились в катище у реки. Высокая вода Пуи подтопила нижний слой, верхние давили – не всплыть. Но лишь выбей клин – и не остановить, вывалится катище на воду.
В затейливом танце с топорами, в прыжках и увёртках братья натаскали из штабеля штук десять самых подъёмистых брёвен для плота.
Тит принялся выбирать в них пазы, чтобы сшить ронжиной.
Авдей по берегу ссекал молодой ивняк для скрепы.
…Делянка – это когда много чистого места в глухом лесу. Как в чашу сюда льётся свежий солнечный свет, или вдруг чаша эта до краёв наполняется снежной сыпью, а потом холодный ветер с просторов половодья устраивает в ней крутой замес.
Или тихим дождиком кропит…
Спустили плот на воду.
Тит буркнул напутственную молитву и ударил обухом по «ключу» бревенчатой горы.
Стволы покатились, колотя друг по дружке. Ознобистый гул пробегал по делянке и в воде не тотчас угасал.
Трелями заходились брёвна, скользя по слегам.
Кувырком разлетались по плаваню.
Шипя ныряли в глубину.
Течение Пуи захватывало этот бревеноход, медленно волокло в низовья, к деревне, в ловушку.
Братья вскочили на плот и ринулись вдогонку вольному спуску.
10
Ночь стояла белая. Весь мир пронизан был отражённым светом небес, – неоткуда взяться теням. Кругом пелена испарины, будто что-то с глазами не так, и в тусклом небе звёзды – как молью изъедено…
Плыли мужики за бревенчатым стадом в тишине молча. Баграми орудовали словно чабаны герлыгами. Кованые жала впивались в бока непонятливых сосновых тельцов. Да не всякого достанешь. Передние уже наваливали на мель. Выстраивали затор.
Паршивая овца всё стадо портит. Норовистая лесина в молевом сплаве может завязать столь тугой узел, что насытит реку брёвнами по горло. До дна пронизает. Сутки будут сплавщики растаскивать, пока не доберутся до «замка».
Острый глаз Авдея первым усмотрел зачаток бревенчатого свитка.
Не долго думая, он прыгнул с плота и побежал по брёвнам, будто по трясине.
Даже лаптей не замочил.
Выволок упорную, «сволочную», лесину. Затору словно нож в бок всадил. Туша расслабилась, померла, отдалась течению.
Чтобы не оказаться на берегу брошенным, Авдей поспешил обратно. И на пути к караванке то ли в плавне образовалась слабинка, то ли он оскользнулся, – провалился!
В один миг, не достав дна, ушёл под брёвна с головой.
Если бы он не выпустил из рук багра, то невелика беда. Всё-равно что под лёд с шестом съёрзнуть. Удержит поперечина. Подтянись, и не уволокёт течением под панцирь. Но если ледяное-то крошево над головой можно и рукой разгрести, то попробуйте-ка, не имея зацепы сверху, опоры ногам и
