Дневник Блокады - Алёна Владимировна Годунова

Когда мы получили извещение, подождали старшую сестру с работы. Стали шептаться. Она говорит: «Не будем маме рассказывать».

Прошло два дня. Она, наверно, много думала об этом. И, наконец, сказала нам: «Ну, всё равно мама узнает. Скажем».

Мама не плакала. Она за голову схватилась, ходила по комнате и всё повторяла: «Что я с вами буду делать? Что я буду с вами делать?»

В тот день она сдалась.

К тому же мама подорвала здоровье, когда 2 недели работала на окопах. Она вернулась оттуда в августа, с дизентерией. Мы всё делали, как рекомендовал врач, и мама быстро встала на ноги. Но она очень ослабла, а подкрепиться уже было нечем.

С 1 ноября мама устроила меня на работу к себе в типографию. Там нам давали болтушку. Может быть, из тех же жмыхов. Но теплая еда как-то согревала. Дома мы стол дубовый поломали – красивый такой, раздвижной. Жажда еды была несносная.

Дневник Носковой Инны Федоровны

1 декабря 1941 года

Мне сегодня исполнилось 26 лет. Пишу дневник первый раз в жизни. Что заставило меня заниматься таким ни к чему не приводящим делом – это безысходная тоска по мужу. И потом ещё одна причина: я имею маленькую дочку в возрасте 1 год и 9,5 месяцев. Она начала говорить, очень многое стала понимать. А может быть, и вернётся муж, и мы все останемся в живых. И этот дневник расскажет ему о всех проказах своей дочурки и переживаниях моих.

Война с Германией длится уже 5 месяцев и 9 дней. Сколько же она принесла несчастий и горя всему нашему народу!

Мужа взяли в армию 11 июля 1941 года. Был всё время на передовых позициях под Кингисеппом. Наконец, их часть прибыла в Ленинград. Коля (муж) заболел колитом. Лежал до 11 октября в госпитале. 12 октября отправили на фронт. Куда – не знаю. Получила одно письмо с дороги, от 15 октября. Какое это странное письмо. Он благодарил за оказанный тёплый приём в Ленинграде. И когда я его прочла, у меня что-то кольнуло в сердце, и мелькнула мысль: не последнее ли оно? К несчастью, это письмо исчезло. Я который день его читала и немного успокаивалась. Он мне писал, что по прибытии на место сообщит адрес. И вот уже прошло полтора месяца, от него ничего нет. Как будто в воду канул. На протяжении всего этого времени я каждый день жду письма. А письма всё нет, нет и нет…

Что только не приходит мне в голову! Или он уже не жив? А может быть жив, но оказался в окружении или попал в спецчасть? Ну хотя бы получить одно слово от него!

Писала два письма в пересыльный пункт и умоляла сообщить его почтовый адрес. Отвечают только молчанием. Или же нельзя отвечать. Но скорее всего нас, таких как я, очень много. И поэтому на наши мольбы и просьбы просто не обращают внимания.

Писала в его старую часть. Сразу же получила ответ, что к ним не возвращался. Но я благодарна, что хоть ответили.

Я немножко забываюсь на работе. Работу я свою очень люблю и увлекаюсь ею.

Немножко скажу о своём прошлом.

Родилась я в Ярославской области, в деревне. До 10 лет никуда не выезжала, если не считать поездки к врачам в Рыбинск и Ярославль. Папа всё время работал в торговой системе. Мама занималась сельским хозяйством.

Я имею двух сестёр: Лиду и Веру.

В 1926—1927 годах жили в Урадове Воронежской области. Потом жили опять в деревне. В 1929 году приехали в Ленинград. Вернее, в Славянку ОЖД. Я училась в Ленинграде. В 1938 году окончила институт финансово-экономический.

Летом в 1937 году по приглашению тёти я поехала вместе с сестрой Лидой в Могилев на дачу, в военный городок, где я познакомилась с моим настоящим мужем. Смешное выражение —настоящий. Ну это так высказалась. Он у меня в памяти. Это, пожалуй, самые лучшие дни в моей прожитой жизни. Писать об этом не буду, так как прожитые дни в Могилеве незабываемы. Я и сейчас всё помню, и никогда не забуду.

Свадьба была 14 июля 1938 года. Жили мы в Ростове Ярославском, в Вологде, а в июне месяце 1940 года приехала в Ораниенбаум. В Вологде 16 февраля 1940 года в 4 часа 55 минут родилась у меня дочь Маргарита. Когда мы приехали в Ораниенбаум, ей было 2 месяца. Дочь была у мамы в Славянске.

За этот период с 1938 по 1941 год прожито многое, очень многое. Но я спешу скорее к настоящим дням. А поэтому ничего не описываю.

Я приехала в Ленинград 1 сентября 1941 года из Ораниенбаума. Многое пришлось пережить из-за прописки. С 11 сентября работаю в ЛТК Тосбанк кредитным инспектором. В Мартышкине осталась квартира и очень много вещёй. Жить там стало страшно. Наш дом стоял на берегу залива, против Кронштадта. Беспрерывно слышны были оружейные выстрелы.

И вот, теперь все живём здесь, на Гороховой, 21. Мои родители тоже здесь. Очень многое приходится переживать из-за налетов на город.

Вот, сегодня шла я с работы. Началась тревога, но я всё же добежала до дома. Приехал дядя из Рыбацкого. За обедом немножко выпили. Подняли тост за скорейшую встречу со всеми близкими. Я прослезилась, вспомнив о муже. Где-то он, бедный? Да и жив ли он? Было очень тяжело. Но мой день рожденья был всё же отмечен.

За обедом все наелись… досыта. Правда, обед состоял только из супа и маленького куска хлеба. Выдают 125 грамм в день.

Некоторые из семьи играли в домино. Я же попросила знакомую, которая живёт у нас, Дуся, погадать. Может быть, это смешно, глупо. Но гадание поддерживает мой дух. Она говорит, что Коля жив, но очень скучает по мне и дочке.

Вечером, во время тревоги слышали, были сильные взрывы. Дом дрожал. Когда я подходила к дому, слышала свист летевших бомб. Страшно было.

Свет выключили. Хочется спать. Да со свечей писать темно. До завтра.

Зоя Георгиевна

В тот день, когда я лишилась зрения от голода, мы с мамой не пошли на работу. Мама повела меня к крестной, папиной родной сестре. О чём они говорили, я не знаю. Я сидела поодаль. Мама, видимо, уже предчувствовала, что долго не протянет.

По дороге на работу мама иногда падала. И я уже не могла её поднимать. Поэтому мы стали ходить другой дорогой – делали крюк, чтобы если мама вдруг упадёт, кто-то из прохожих помог.

На следующий день мама снова не вышла на работу. Я пришла к директору типографии, сказала: «Мама слегла и не может встать».

Он знал, что у мамы трое детей. Поэтому не мог не откликнуться. Спрашивает: «Соль есть?»

У него на столе стоит тарелочка, а на ней – холодное из клея. Он выписал мне такие плитки – почти как шоколадные, только прозрачные.

«Вот, – говорит, – сварите холодное». – И рассказал, как его готовить.

Потом выписал отруби – килограмм или чуть больше: я тогда этого не понимала. И что такое отруби, тоже не знала. Принесла – и мы сразу набросились на них. А они застревают в горле – не можем откашляться! Мы тогда и не понимали, что их нужно варить.

А мама ничего в рот не брала, как мы ни старались. Только чай. То есть кипяток.

Я с работы носила ей супы. Это помимо карточек. Видимо, варили их из тех же отрубей. Когда человек получает какую-то горячую жижу – пусть и не питательную – всё-таки какая-то поддержка.

Несу я эту баночку на верёвочке на руке. А в ней – суп. Вдруг, не доходя Измайловского проспекта, падаю навзничь. Сильно ударилась затылком и ненадолго потеряла сознание. Поднимает меня офицер. Я сразу смотрю на мою руку, в которой баночка. Суп не расплескался!

Офицер спрашивает: «Сильно ушиблась?»

Я потрогала рукой шишку на затылке, отвечаю: «Да».

Расспросил, где я живу. Говорит: «Идём, я тебя проведу немножко».

Провёл меня под руку метров 50. И спрашивает: «Ну, как ты себя чувствуешь? Сможешь идти?»

Я отвечаю: «Мне уже недалеко».

Поблагодарила, и он куда-то побежал. Видимо, спешил. Но всё равно остановился.