Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Татьяна Сергеевна Алексеева
— Позовите Ташу… жену…
Ему не ответили. А может, ответили, но он опять не услышал? Этого Александр не знал, но отступать и ждать неизвестно какое время, пока рядом с ним окажется кто-то из друзей, он не собирался.
— Позовите ко мне жену, — попросил он снова и с огромной радостью заметил, что его голос звучит довольно громко и внятно.
В комнате внезапно стало чуть светлее, и он различил сразу несколько лиц — давно знакомых, почти родных. Князь Вяземский с женой Верой, Жуковский, Даль, Плетнев, тетушка Загряжская… Теперь все они точно должны были услышать его слова и понять, чего он хочет. Однако ему в голову внезапно пришла мысль о том, что, даже если его просьбу поймут, ее необязательно захотят выполнить. Надо было не просто позвать Наталью, надо было придумать какое-нибудь важное дело, с которым была бы способна справиться только она. Но что такого особенного она могла бы для него сделать? Пушкину ничего не приходило в голову, мысли путались, и он прилагал огромные усилия, чтобы не забыть, о чем думал. «Надо попросить, чтобы она сделала хоть что-нибудь, хоть какую-то малость, — повторял он про себя раз за разом. — Тогда ее согласятся позвать… Должны будут согласиться…»
— Воды! — неожиданно осенило его. — Пусть Наташа даст попить… Позовите ее!
Он был уверен, что в этой просьбе ему точно не откажут, и жалел, что не додумался до такой простой мысли раньше. Ответивший ему Владимир Даль был хотя и мягок, но непреклонен:
— Нельзя. Надо потерпеть. Держись, пожалуйста…
«Сколько? Сколько еще терпеть?!» — хотелось закричать Александру, но он опять не смог вымолвить ни слова и только громко застонал. А потом, вновь спохватившись, что его стоны могут напугать жену, с огромным трудом заставил себя молчать. Ведь Наталья точно была где-то рядом, скорее всего в соседней комнате. Или даже сидела под дверью его кабинета, чтобы находиться как можно ближе к нему.
Но он все-таки должен был найти способ увидеться с ней. А еще ему действительно хотелось пить, с каждой минутой все сильнее. Почему ему отказывают в стакане воды? Хоть бы чуть-чуть дали, чтобы во рту не так сухо было! Но если ему не дают пить, может быть, надо попросить чего-нибудь из еды, сочного?
— Позовите жену, пожалуйста, — снова обратился Александр к присевшему рядом с его диваном Владимиру. — Пусть принесет… морошки. Пусть меня ею покормит…
Почему он подумал именно о морошке? Были у него и другие любимые лакомства, но в тот момент он почувствовал во рту именно этот приторно-сладкий вкус засахаренных медово-желтых ягод. Когда он вообще угощался ими в последний раз? Этого Пушкин не вспомнил бы, даже очень постаравшись. Но это его теперь и не интересовало. Важно было другое — выполнят его просьбу или нет?
— Наташу… — попросил он еще раз. — И морошки…
Рядом послышался громкий шепот, Даль и Загряжская о чем-то заспорили. Слов Пушкин опять не разобрал, но в том, что они именно спорят и один из них пытается в чем-то убедить другого, не сомневался. Ему оставалось только надеяться, что победит в этом споре тот, кто согласен привести к нему Наталью.
Потом недовольный шепот стих, и Пушкину снова пришлось ждать. Он закрыл глаза и не знал, сколько прошло времени — ему казалось, что очень много, но он понимал, что может и ошибаться. Кто-то ходил по комнате, ступая еле слышно, кто-то открывал и закрывал слегка поскрипывавшую дверь, издалека доносились еще какие-то неразборчивые звуки. Александр прислушивался к ним и все ждал, не прозвучит ли в тишине так необходимый ему голос Натальи.
Боль снова усилилась и снова немного стихла, в комнате стало темнее, затем опять светлее — и вдруг дверь скрипнула, и послышались совсем легкие, невесомые шаги, настолько тихие, что Пушкин даже решил, что ему кажется, будто к нему кто-то вошел. Испугавшись, что так и есть на самом деле, он открыл наконец глаза, и у него вырвался шумный вздох облегчения и радости. Перед ним, совсем близко, вплотную к дивану, на котором он лежал, стояла Наташа.
— Ты пришла… — прохрипел Александр.
Наталья вздрогнула, услышав его голос, и молча опустилась на колени перед диваном. Только теперь Пушкин заметил, что в руках у нее было блюдце, на котором лежали небольшая горка засахаренной морошки и маленькая серебряная ложечка. Она смотрела на него и словно хотела что-то сказать, но не могла произнести ни слова. Александр все бы отдал, чтобы подбодрить ее, утешить, помочь ей справиться с охватившим ее испугом, но тоже не находил нужных слов для этого. Боль мешала сосредоточиться, не давала решить, с чего начать разговор.
— Ты просил… — робко начала наконец Наталья, приподняв чуть выше блюдце с морошкой.
Пушкин молча кивнул и попытался улыбнуться. В растерянных глазах жены вспыхнула радость и как будто благодарность за то, что он придумал для нее хоть какое-то дело. Она подцепила ложкой одну ягоду — на вид свежую, крупную, сочную и лишь слегка помявшуюся — и осторожно поднесла ее ко рту Александра. Вкуса ягоды он почти не различил, но она была приятно-прохладной, и от этого ему стало немного легче. Он съел еще несколько ягод и внезапно обнаружил, что расплывавшиеся у него перед глазами вещи постепенно приобрели свои обычные четкие очертания. Боль, правда, никуда не делась, но на какое-то время переносить ее стало немного легче.
Они с Натальей встретились взглядами. Какое же бледное у нее лицо! Под глазами темнели синеватые круги, вокруг губ кожа тоже приобрела голубоватый оттенок. Никогда еще Александр не видел ее такой, даже в те дни, когда она болела. Он хотел спросить, что с ней, но Наталья вдруг зажмурилась и уткнулась лицом в угол подушки. Блюдце с морошкой глухо стукнулось о ковер.
— Ну… что ты? — одними губами прошептал Александр. — Не надо…
Темные растрепавшиеся волосы Натальи были совсем рядом с его лицом. Пушкин попытался поднять руку, чтобы дотронуться до них. Первая попытка ему не удалась, но он собрался с силами и все-таки смог медленно провести ладонью по голове плачущей жены.
— Не плачь… — шептал он так тихо, что почти не слышал собственного голоса. — Все хорошо… И прости меня…
Он не знал, слышала ли Наталья его едва
