Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

Потяни за палку – и вытащишь из завала козлиную голову с рогами. Звякнет что-то под тряпьём – это колпак с бубенцами.

Найдётся тут и кнут совсем как настоящий, только дырочки на древке затянуты кишкой. Незаметно сдвинь покрытие – получится дудка. Там же и нож – совсем тупой. Но проведёшь по руке – брызнет кровь. Ахнут соглядатаи при виде руды. А тряпочку приложишь к «ране» – зажило!

В простенке висит одно булатное зеркало. В щель воткнуто другое. Девку меж ними усади – увидит суженого…

С детства от дяди Тита – мельника наслушался горбатенький Петруха побасенок.

Перенял говорю. Сам стал придумывать. А как однажды проходили по деревне скоморохи – попал под чары. Пристал к ватаге. Только через год пропащий вернулся в Синцовскую. С намерением по осени в саму Москву идти с потешниками.

Но вдруг помер дядя Тит.

Пришлось на мельнице кудесничать. Глумы-позоры разыгрывать перед помельщиками.

… Шло время, затягивало ряской год за годом. А горбач, хвативший воли и славы в скоморошьем походе, всё не прикипал к родовому деревенскому ремеслу.

Просто никакого удержу не стало.

Нынче по весне нанял он мельника исполу и ждал только случая, чтобы подняться на крыло, улететь опять в странствие – хотя бы на годок.

5

В ожидании честной компании (каждую весну, словно цыгане, прокатывались скоморохи через Синцовскую) замыслил горбун смастерить падугу и кукол на нитках.

Запало в душу, как немцы в Архангельске управлялись с марионетками. Думалось: собственный выход будет. В его шапку деньга посыплется без дележа.

Растопил горбун печь и стал в жар кунать отцовские цары с письменами из Ветхого Завета. Воск тёк с дощечек в глиняные матрицы. Богоборческие письмена канувшего в небыль батюшки Авдея перетапливались в головы потешных кукол.

От удара секача глиняная опока раскололась. Из яйца вылупилась восковая голова глуповатого человечка с носом уточкой.

Из другого яйца выкатился на стол злюка с крючковатым носом.

Младенческую макушку воскового дурачка облепил мастер мелкими овечьими кудёрышками.

Голову страшилы унизал щетиной вепря.

Кукольные рубахи загодя были сшиты и распяты на палочках. Оставалось только насадить головы чучелок на щепяные шеи.

И вот они лежат перед увечным «тятей», два болвана: один в красной рубахе, другой в голубой.

Давай нянчись, батька.

Горбун в ладоши ударил и, совсем в клубок сжавшись, прошёлся по избе с прихлопом-притопом.

Обратным ходом выволок из-за печи ящик на ножках, какие навешивают на себя носячие по ярмаркам.

Только и разницы, что у него на доске-падуге перед брюхом не товары будут разложены, а приколочено соломенное солнце и приклеены облака-коровы вверх ногами, вырезанные из белёного полотна.

А на приступке запляшут новоиспечённые Фома с Ерёмой.

Резво будут скакать по велению пальцев глядящего на детищ сверху горбуна-насмешника…

6

На следующий день вышел он с этой кукольной потехой на новый пуйский мост.

Тут у мельницы, как всегда, толклось полно народу.

Побросали и кости, и карты в гостевой избушке. Проснулись уморившиеся за ночь во бдениях у жерновов.

Конечно, ребятней густо замесилось.

Горбун откинул покрывало с райка и набросил себе на голову – болваны на приступке вертепа ожили.

Заговорили на разные голоса:

Ерёма был крив, а Фома с бельмом,

Ерёма плешив, а Фома шелудив.

После отца осталось за ними поместье

Незнамо в коем уезде:

У Ерёмы деревня, у Фомы сельцо.

Деревня пуста, сельцо без людей…

7

…Одолевали дорогу ныром. На солнечных полянках как бы набирали побольше воздуха и опять устремлялись в мрачный лаз бело-зелёного леса до следующей чищанины, желтокудрой, просяной. А впереди – снова пещера лесная.

У кого гусли на ремешке через плечо.

У кого балалайка под мышкой.

Двое толкали тележку с пожитками. Позади мужик волок цепного медведя. Мальчик тянул козу с бубенцами на шее.

Угрюмые, ворчливые, и не подумаешь, что смехари.

После долгого спуска под гору вышли на свет.

Перед ними простёрся луг, подрезанный рекой.

На другом берегу – деревня. И невиданный здесь доселе мост щетинился крестовинами.

Уставшие путники преобразились. Проклюнулось скоморошество сначала как бы для прочистки горла и настроя. Таинственные, тревожные выкрики понеслись к деревне:

– Свинья – хрю, поросята – гиги, кони – гого!

– Вставай, затопляй, перекисла, мешай!

– Чья будет кручина – нещипана лучина!

Стукнули оземь оглобли тележки, и один из передовых возопил на манер церковной службы, вознёсся пронзительным голосом дьячка:

– Ну-ка, братья, с молитвою покло-о-о-нимся! Ныне отпущаеши-и! С печи меня отпущаеши-и, раба твоего! Ещё отпущаеши на кабак, на вино и на мёд-пи-и-и-и-во! По глаголу нашему с ми-и-и-и-ром! Яко видят очи мои тамо много пьющих и пья-а-а-а-ных. Спасайте их и не опивайте их! Светло там окна открывайте и двери широко растворяйте всем приходя-а-а-щи-им!..

Вдохновлённые близким отдыхом и собственным злонравным песнопением скоморохи ринулись к мосту. Остановились на серёдке подпёртые встречным праздным людом Синцовской, помельщиками из дальних деревень.

Грудью вперёд нахрапом выступил артельный Обух Плетнёв в кафтане, одетом задом наперёд. С поклоном выкликнул здравицу (для каждой попутной деревни у Обуха имелся свой приговор):

– Во деревне во Синцовской как на улице Московской. Все окошки не брюшинны и крестьяне не кручинны. Все оконцы тут стеклянны, бабы добры и ветляны.

Увидел в толпе знакомое сияющее лицо и воскликнул:

Петрун-горбун на горе стоит,

Водяной у него жернова вертит.

Как провернется, так и пернется.

Пришла сволота – открывай ворота!..

И, оголодавшие, повалили следом за горбуном к нему на постой варить кашу, чинить обувку.

8

Отбился от шайки только поводчик с медведем. Устремил косолапого по деревне – на прокорм зарабатывать.

Медведь был старый – холка торчком, спина седлом. От лап на песке оставались человечьи следы. При ходьбе брюхо качалось из стороны в сторону и шерстью следы заметало.

Дети бежали поодаль, готовые броситься врассыпную.

У крайней избы поводчик вздыбил зверя.

Медведь махал передними лапами с обрубленными когтями, пританцовывал.

Поводчик вертел над головой шапкой, на манер базарного торговца-зазывалы нахваливал «товар» – мишкины чудесные способности:

– Которую бабу медведь помнёт, та сразу понесёт. У кого на крыльце мишка в пляс пойдёт, того никакой пожар не возьмёт. Спать не даёт дитя – погладь по голове медведя. Тянет, нудит в переду – подержись медведу за муду…

Чудеса мишкиного гостевания обещались быть выражены ещё и во вставании на дыбы и в поклонах до тех пор,