Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

Слышатся на Пур-наволоке вопли сопелки, гремь бубна.

Голос горбуна из-под накидки:

– Ерёма с Фомою – торговые люди, сели за товаром следить:

Ерема за редькой, Фома за капустой.

Захотелось им, двум бродням, позавтракать.

Ерёма сел в лавку, а Фома на прилавок.

Долго сидят, ничего не едят;

Люди едят, а они, аки оглядни, глядят,

Зевают, вздыхают да усы потирают…

Оп-па!.. Не заметил, как опять сорвался на «художественность».

По правде сказать, сразу и полегчало: отдана дань беспристрастности, объективности, научно-академическому подходу к истории.

Свободно вздохнулось: соблюдён баланс читательских интересов.

Нащупан авторский критерий, состоящий в том, что текст исторического романа должен быть достаточно достоверным и в меру беллетристичным.

Остаётся привести обещанный список используемой в данной главе справочной литературы.

Г. Литаврин. «Как жили византийцы». С-Петербург, 1997.

Стоглавый собор 1552 г.

Повесть временных лет, XII век.

А. Олеарий. «Описание путешествия в Московию 1634 г.»

А. Вейник. «Термодинамика». М., 1969.

32

Прошло три года.

…Сани понесло с горы.

Хомут с кобылы едва не сдёргивало. Повозка вихлялась от сугроба к сугробу. Задники полозьев ускользали из-под лаптей Силуяна и Тимохи. Ухватившись за обшивень, они со смехом и визгом кулями волочились за санями.

Евстолья на облучке изо всех сил натягивала вожжи, откинувшись назад чуть не на колени горбуна под медвежьей полостью. Он кричал ей в ухо сиплым, простуженным голосом:

– Домашняя дума в дорогу не годится!

Как ни старалась Евстолья, а опружились.

Вывалились на лёд ручья и она сама, и седок, и скарб из брошеного дома в Важском городке. (Решилась баба на снятие с насиженного места не столько из-за мужицкой ласки – совсем больной, покалеченный явился к ней по обету горбун на обратном пути из Архангельска, – сколько из-за его владений в Синцовской – чай, хозяин мельницы. Там-то заживут они с Силуяном да Тимохой!)

Горбун, с трудом поднявшись на ноги, стоял, опершись на спинку саней, – совсем скрюченный после побоев на Александровом дворище в Двинском Березнике, где служки старосты хрястнули его по голове жердью, вытрясли мешок с посмешками. Хорошо, что заранее в Холмогорах ещё, несмотря на плач и просьбы Тимохи, выгодно продал он восковых кукол на забаву купеческим детишкам со словами: «Прошло времечко для морочников. Пускай теперь хоть детки твои, господин купец, подивуются». А вырученные сорок копеек[104] вместе с трёхлетним скоморошьим заработком горбун частью в онучи зашил, частью рассовал в «клетки» лаптей, от чего обувка заметно потяжелела.

…Будто сеятелем из лукошка порскнула из саней бабья утварь по льду ручья, да и саму Евстолью укатало чуть не до вымоины.

Перво-наперво, не вставая с колен, приползла она к лукошку под тряпицей, к любимой курице. Ухом припала.

– Жива ли, Ганюшка?

Отозвалось из корзины сердитым квохтаньем.

Радостно принялась собирать Евстолья выпавшие из короба ковши, черпаки, ложки. В охапке унесла в сани прялку, холсты и сукна. Закатала под облучок бочёнок с вином, чугунок, латунный кувшин, сунула деревянную лопату – печную подавальщицу. И принялась помогать мальчишкам собирать высыпавшийся из мешка овёс для лошади.

Стеная и охая, горбун влез обратно под медвежью полость и в гору один ехал – дети с Евстольей помогали кобыле.

Встречных было немного. Одиночные мужики – пешие и конные. Возы сена с дальних покосов.

Волокуша четвериком с колоколом для Верховажской церкви.

Кочевое семейство больше всего поразило даже не эта груда литого металла, а вереница детей, мальчиков под водительством думского дьяка Фёдора Лихачёва верхом на лошади.

Человек пятьдесят несчастных, обмотанных платками в шубейках и кафтанишках плелись за золочёным камзолом.

Евстолья сердобольно спрашивала с обочины:

– Сыты ли, деточки?

И совала куски в закоченевшие ручки. А горбун подбадривал:

– Ничего! Подрожат, так и побежат.

За сто лет до Петра Первого начали скликать в Москву детей разорившихся родителей для устройства на государеву службу. Царь разослал указ стольникам и воеводам: «…из городов детей боярских безпоместных, верстаных и неверстаных, которые в нашу службу пригодятся, а живут в поместьях и в вотчинах, у отцов дети и у дядей племянники, и которые по бедности живут на посадах, или в монастырях, или где инде кормятся; а – быти им в ратном ученье на Москве у двух немецких полковников: Александра Лесли и Франца Пельцнера…»

33

Вставали за лесом дымы деревни Синцовской.

Горбун приподнимался в санях. Вытягивал шею. Не терпелось узнать – жива ли кормилица-мельница. По выезду из леса упал на сено радостный – не только сруб жерновой стоит, но и колесо вертится. А вот мост уже разобран. Свалены стойки и гати в кучу на высоком берегу.

Переправа теперь по льду.

Кобыла изумлялась прозрачностью ледяной тверди, упиралась. Копыто, наконец, поверило в стеклянную крепость. Подковы стали резать лёд, словно алмаз.

Сани поплыли между небом и землёй.

– Ужо, я вам, ребята, коньки излажу, – ворковал Пётр Авдеич, довольный близостью родного жилища.

А Евстолья хоть и с вожжами в руках, но по бабьему наитию сгребла ком с одёжей и подняла над головой, чтобы в случае крушения осталась оболока сухой.

34

Окошки в деревне были слюдяные да полотняные, пропитанные маслом.

Внутрь свет пропускали, а в миру ничего не углядишь. Но тишина стояла такая, что цокот копыт и скрип полозьев слышен был и в самой дальней избе.

Едва сани остановились у дома горбуна и Евстолья пирожной лопатой принялась очищать снег со ступеней крыльца, уж насквозь прошило деревню слухом: смехач-сморкач вернулся!

Пётр Авдеич!

Не в обычае бежать к подорожным. Им не до разговоров. В брошенной холодной избе дел невпроворот.

Стынь в жилище.

Тараканов морят три дня, так и то потом ещё столько же прогревают покои. А тут за три-то года промёрзло всё до последнего сучка.

И дров ни полена.

Сразу в ход пошли рубленые копейки скоморошьих заработков.

Ещё засветло сосед Федот Ласьков свалил на дворе горбуна воз сухой сосны.

Силуяну и Тимохе приказано было складывать поленницу.

А сам горбун посреди избы на земляном полу принялся костёр разжигать, ибо свод глинобитный печи обрушился от дождевых протёков.

Зажили по-чёрному. Дым от костра уходил через дыру в потолке.

Каши наварили в очаге и уснули вокруг углища на медвежьей полости, под сукнами Евстольи.

35

С раннего утра опять денежки горбуна стали подсоблять бабе.

До Егорьевской ярмарки далеко. Оттепель михайловскую ещё надо пережить, чтобы