Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
– А пусть не воруют, – отповедно кричала бабушка Маруся. – Пусть с добром приходят – даром дадим на пробу…
Горлопанка ушла своей дорогой, а дети, увязавшиеся было за ней для лицезрения сшибки взрослых, остались.
Потатку послали в избу «за вареньем».
С блюдом картошки он подбежал к ребятам.
Они отшатнулись.
В доказательство безвредности Потатка первый откусил от картофелины.
– Верхние-то ягоды у неё поносные, – поучал он. – А земляные – те куда как здоровые…
В истории повседневности нет места ни войнам, ни революциям. Эта история делается детскими руками, и впрямую, и образно говоря. Новшества, усовершенствования передаются в ней от человека к человеку на блюде – вот так же, как Потатка подавал миску с варёным картофелем детям, никогда его не пробовавшим.
В истории повседневности каждый сам для себя решает, тотчас хватать или подождать. Потеряет ли он от новшества, или обретёт. Она, история повседневности, интимна, как зачатье, как происхождение человека от обезьяны, как выведение нового сорта растений.
Долго принюхиваются, присматриваются люди к любой невидали, смотрят, как приживается у других, собираются с духом. Государство новизну жизни (прогресс) грубо втискивает в теплокровную жизнь человека холодной рукой власти, по приказу, под страхом розог и застенков, плахи и расстрелов…
Моду на высочайшее поучение земледельцев ввела в России императрица Екатерина.
По-матерински возлюбив подданных, озаботилась их сытостью. Будучи величайшей нахлебницей, возомнила себя национальной кормилицей. Приказала Сенату сочинить указ о повсеместной посадке потатоса. Медицинской коллегии – печатать «Экономический магазин» с превознесением полезности земляных груш.
Собственноручно написала наставление по возделыванию диковинки. Указывалось мужикам четверть пашни оставлять под «картуфель». Чиновникам – разволакивать во все углы империи семена для посева. После чего народу – благоденствовать!
Ждала императрица восхищения, а получила картофельные бунты…
Аграрные волнения тех лет можно назвать войной Картошки с Репой. Боевые действия начинались в головах крестьян.
Бабка была за репку, дедка – за картошку.
Дородная, угрюмая, с усиками на верхней губе непреклонная раскольница Евдокия Михеева стояла за репу, как еду старозаветную.
Книжник, «апологетус» просвещённой жизни Ипат Синцов славословил заморскую пришелицу.
Баба брала сердцем, огульным неприятием, заклятьями.
Ипат – рассуждал. Говорил, если репу на зиму надо слоями укладывать и песком пересыпать, иначе завянет, то картофель вали себе кучно. Репа семена только на второй год даёт, а «картофь» их в себе носит – хоть целым клубнем сажай, хоть отростком, хоть долей. Сколько воды-то надо перетаскать на полив репы! (Иначе горчит.) Да потом рыхли, да ещё прореживай. А картошка в любую засуху родится.
Но главное – выход! С аршина земли репы соберёшь три фунта.
Картошки – девять!
Коса нашла на камень. Огонь схлестнулся с водой. Рассудок с привычкой. Восток с Западом.
В истории повседневности война Картошки с Репой оказалась бы хоть и затяжной, но бескровной. Деспотическое же вмешательство государства, действующего по лекалам истории бесчисленных жертв, для жителей деревни Синцовской не могло не закончиться трагически.
23
Жёлтая кибитка, с чёрными двуглавыми орлами на бокарях, летела по сальным мартовским желобам (полозовинам) самоходом.
При въезде в деревню ямщик заметил шест с дощечкой «КАРАУЛЪ» у избы Лизы Мигунок.
К ней бы, по правилам, и на постой определяться. Однако спрошено было только у хозяйки, где проживает Ипат Синцов – и возок заскользил дальше.
Изба смолокура в две клети с мезонином высилась посреди деревни.
Пока ямщик отвязывал дорожный сундук на задках саней, из тесного кошеля выбирался член Архангельской думы Селивёрстов Никита Андреев в шинели на вате и меховом картузе с узким костяным козырьком.
Подслеповатый Ипат в накинутой на плечи чёрной свитке глядел на него с высокого крыльца.
Глазастый Потатка прояснял старику:
– Ездок, дедушка, от властей, надо думать.
И с той минуты оказался приезжий у мальчишки в захвате – слуховом и зрительном.
Что дед не дослышит, не рассмотрит, то внук доглядит и доскажет.
И в застолье сидел Потатка на одной лавке с чиновным, только поодаль.
Невиданного облика был гость – мягкотелый, с лица бритый, волосьё торчком.
Потатка крутил в руках игрушечную деревянную лошадку, а забавлялся взрослой беседой.
«Складно бает уговорщик, – думал Потатка. – Медаль сулит. Самой царице за то надо послужить».
Горячие щи, «картовна» каша и тройная чарка творёного вина возымели ожидаемое действие. Пот с чиновного носа капал на гербовую бумагу, отбивал такт.
– …По великой пользе сих земляных груш и что они при разводе весьма мало труда требуют, а оный непомерно вознаграждают, и не только людям в приятной и здоровой пище, но и к корму всякой домашней скотине служат, должно их почесть за лучший в домостройстве овощ и к разводу его приложить всемерное старание…
– Не слышу-у! – горестно взвопил Ипат.
Сквозь пучок волос в ухе пронзил череп старца голос Потатки:
– Царица велит картоху сажать!
– Изволь передать матушке, – с достоинством молвил Ипат, – мы уж который год указную обиходим.
Перед тем как читать дальше, чиновник утёрся платком и в него же высморкался.
– …Понеже кто в волостях из грамотных крестьян и о выгоде того овоща наслышан и в возделывании искусен, тех понудить к смотрению за исполнением сего указа повсеместно!..
От себя гололицый добавил:
– Сиречь, наделяешься ты, Ипат Лукич, вдобавок к званию старосты званьем профита картофельного на Пуе и Суланде.
Опять пришлось Потатке припадать к уху деда.
– У тебя теперь вся волость под началом!
Ипат вздохнул:
– За честь бы почёл. Только стар я.
– У старого козла рога круче!
Пришлось ещё Потатке наговаривать в ухо деду, мол, четверть пашни у всякого хозяина грядущей весной непременно должна быть засажена картошкой.
Неповиновение карается удвоением подати.
Семена обещаны от казны даром.
Обозы вышли из Архангельска и Вологды.
Ждите.
Луноликий горожанин переночевал, вручил Ипату Лукичу нагрудный оловянный знак с оттиснутым цветком потатоса, оставил пачку гербовой бумаги для «представления Ея величеству через всякий месяц табелей о произрастании» и приказал запрягать.
Нагнал страха царицын распорядитель.
Ипату на сходе речь перед мужиками держать, а его трясуха одолела. Ходил словно приплясывал, если и останавливался, то всё-равно подергунчик не унимался.
Сама собой монаршья забота на Груню перевалилась.
По праву наследницы она в проушину почётного картофельного знака продёрнула шёлковую тесёмку и надела себе на шею.
Гербовую бумагу перенесла в мезонин.
Потатку объявила посыльным.
И стала смелости набираться.
24
Разыгрался отзимок.
Подобно богомазу, куделью натирающему
