Карткожа. Часть первая - Жусипбек Аймаутов

Оглавление

Учеба

Дома

Насильники

Подражание

Ласточка

Весть

Помеха

Смерть

Самопожертвование

Карткожа. Часть первая

Учеба

Если не изменяет память, лет 14 —15 назад в доме для гостей бая Каржаса суматошный ходжа Мажит учил грамоте детей, среди которых сидели и двенадцатилетние увальни. Годы те огненные, гибельные - царствование Николая Второго. Казались они вечными... И вдруг канули в никуда, ни следа от пламени тех лет, да что там... могилы царя Николая теперь не сыскать. Да и сам Мажит -ходжа, когда —то грозно ревевший обледенелым верблюдом над макушками школяров, нынче лежит в горяч - ке, прощаясь со светлыми сферами жизни. Пай-пай-пай! Ходжа - громовержец, ай! Признайтесь, уважаемый ходжа, не правы бывали вы частенько в гневе своем! Конечно, многое способно расстроить праведного человека, даже мо литва: не отзовется, как ожидалось, благостно в душе, а растревожит

совесть укором от самой Святой Фатимы, но зачем зло вымещал на учениках своих, ау! Дабы не разглагольствовать по сему поводу, скажем кратко: неистов был на ниве просвещения наш ходжа. Ну и пусть ему... не о нем наша история, так... просто вспомнился... В те времена таких учительствовавших ходжей было предостаточно. Среди ребятишек, ближе к порогу, на протертом куске конской шкуры сидел, сгорбившись, и хлюпал носом мальчик лет одиннадцати — д в е н а д ц а т и ; г л я н е т н а отструганную палку в руке ходжи и снова уткнется в тоненькую бумажную стопочку перед собой. Рукава замызганы, одна щека испачкана, глаза хотя бы протер... Сидит, таращится на ходжу, морщит носик, ротозей, робкий простачок, из т ех, кому и свое не взять ни духом, ни брюхом. В его возрасте ребенку прилично быть ухоженным, упитанным, миленьким, а тут — вот вам какой. Да и имя у него не совсем

гладкое: Карткожа... Стариковское прозвище, совсем не годное для юного создания, в нем и намек на святость не украшает. Любезного богу ребенка разве так назовут? Школяры быстро раскусили безответную натуру Карткожи и изгалялись над ним как хотели, пуляли прямо в его физиономию жеваными бумажными шариками, или пальцем в н е б о : " С м о т р и ! " и з а н о с е го цап, по затылку — хлоп! Дразнились. Покладистый баран для стрижки дан. Карткожа старается от них уклониться, а привяжется кто, только и промолвит: "Перестань, ненормальный, что ли?" и опять в свою тетрадку пялится. Других ребят учение томит, спешат накарябать как-нибудь буковки и начинают крутиться, притворно хныкают: устали, мол, врут, шалят, а Карткожа, нисколько не обращая внимания на шум и безобразные затеи, уткнется в записанное и, начав с "Кул агузу ",

переходит на суру "Альаараф", затем в два-три дня заучивает и "Уасуас ал ханас". После уроков идет в дядюшкин дом и съедает пиалу супа. В полдень возвращается на учебу. А к вечеру, сунув за пазуху букварь, шагает уже в свой аул — полторы версты. Так прошла не одна осень и не одна зима, научился читать даже печатные казахские книжки. И сам не заметил, как подрос, готовый жених!

Дома

Род Жумана числом не велик, предками не знатен. Почему о Жумане? Так он и есть отец того самого Карткожи. Тихоня, от людей не бежит, но и не перед кем не заискивает; как положено, совершает пятикратный намаз и после каждой молитвы пробормочет: "Признателен, что дал нам, о Всевышний", доволен тем, что есть, а неудобство сносит похвально.

Сам зимой и летом пас ет - присматривает за несколькими своими коровками и лошадками, сам латает прохудившиеся стены своего сарайчика. Никогда не зарился на чужое, а когда мир поделился на две непримиримые партии, не соблазнился на дармовое — не взял у байских партийцев за свой голос ни копейки, ни скотинки. Куда аульный народ, туда и он, но с оглядкой. Поражающими воображение знаниями не обладал, но и невеждой его не назовешь: казах как казах — не умней, но и не бестолковей соседей, суету избегал и бузить был не горазд. Обвести его вокруг пальца — труда не составит, обворуют, обдерут его, а он лишь утешает себя: "Бог даст — наживем еще". Такой уж темный человече, но душу живую не обидит. Живет и поминает Бога. Особое ему утешение — начало поста, малость, а все же... И радость, подпитка душе его тихой — четверо детишек: трое

мальчиков и дочка —баловница. Дочь выдал замуж в хорошую семью. Подумал заранее о будущем второго, продавая голову— другую из малого стада своего каждый год, и скопил на учебу. Вот и учится Карткожа, смотри ты! Что же касается младшенького, то он еще в колыбельке. И мать Карткожи не причислишь к шустрым особам, неприметная, простоватая женщина. Возится целыми днями по хозяйству, то стирает, то штопает. И каждому — и малому, и большому: "Милый, дорогой!" — вот и вся она; да, добавьте сюда же готовность угостить любого, кто заглянет к ним, и более сказать о ней нечего. Может быть, она на манер некоторых аульных баб любит все же иногда посплетничать или проклинает свою бабью долю? Ни —ни. Даже разговора об этом не ид ет! Наоборот, услышит, как какая -нибудь бестия костерит своего муженька, то тут же в

сторону, поражаясь: "Ах, скверный какой язычок у этой бедняжки!". В каждом ауле, в каждом доме есть свой казан ссоры, с трещинкой, со щербинкой, есть варево спора. Загляни под любую крышу, везде или из —за наследства, или из -за платья, или просто из -за еды разворачиваются целые сражения, ругань, обиды, когда даже не слышат того, с кем ругаются. Но только не у Жумана . Бог хранит его от таких игрищ. Бывает, конечно, рассердится крепко Жуман на жену и скажет: "А вот треснуть тебе по макушке?" - и грозно так, как положено мужику, набычится. Но все это пустое, не то что по голове, а и по спине ни разу не бил