Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

— Да ведь уж декабрь на носу.

— Ну и что же? Только сядь за работу, ты все можешь.

Он вскочил, обозленный.

— Не могу же я драму в трех действиях из пальца высосать! Ты, верно, не представляешь себе, что для этого нужно!

— Ну, зачем же ты сердишься! Ведь я не то имела в виду. Я знаю, вдохновение…

— И материалы тоже — прошу не забывать.

— И материалы, я понимаю. Ну, не сердись!

Он как будто успокоился. Но в душе его очень тяготили увещевания, к которым она непрерывно возвращалась. На первое время хватит заметки в «Ночном курьере», пьеса тем самым как бы уже написана. Чего ей, собственно, еще надо? Она опять принялась за свое:

— Послушай, солнышко! Я рассчитала, можно повременить и до февраля. До тех пор ты успеешь много сочинить. Подумай только: целых два месяца!

Он равнодушно пожал плечами и не стал возражать.

— Тогда нашей любви будет уже три месяца. Какой долгий срок! А потом ты станешь знаменит и богат. — Она зашептала ему в самое ухо, нежно и мечтательно: — Скажи-ка мне, детка моя, ты ни в чем не терпишь недостатка? Деньги у тебя еще есть?

Он разом отскочил и посмотрел на нее. Глаза его посветлели от ярости. Затем он повернулся к ней спиной, поднял длинную рясу и, сунув руки в карманы брюк, принялся громко насвистывать. Она попробовала прильнуть к нему, но он отстранил ее резким движением плеча… Он прошелся по комнате большими взволнованными шагами, а затем проговорил сквозь зубы.

— Это уж слишком! Право, слишком! Ты принимаешь меня за Лицци Лаффе! — вдруг крикнул он.

Она пробормотала, остолбенев от испуга:

— Прошу тебя, успокойся, ведь ничего не произошло!

— Ничего не произошло?!

Он злобно расхохотался ей в лицо и опять зашагал в возбуждении по комнате. Продажная особа! Хоть бы уж не говорила как раз перед этим о продажной особе! А теперь…

Адельгейда овладела собой. Она устремилась к нему, с мольбой протянув руки.

— Ведь не думаешь же ты, что я предлагаю тебе деньги!

— А разве нет?!

Он остановился, удивленный, чуть ли не разочарованный, ибо ее отрицание лишало его возможности выступить в благородной роли. Она принялась увещевать его с удвоенным жаром.

— Ради бога, не думай этого! Ну неужели я тебя не знаю! Я только имела в виду… — Она растерянно оглядывала комнату. Внезапно она нашла то, что нужно, и притянула Андреаса к зеркалу. — Я просто имела в виду твой туалетный столик! Видишь ли, мне не хотелось бы обижать тебя, но он такой простой. А в зеркале, как посмотришься, желтая-прежелтая.

— Хорошо, так в чем же дело? — недоверчиво допытывался он.

— На днях я где-то видела очаровательный столик, кажется, на Лейпцигерштрассе. Как раз то, что тебе нужно, рококо и с прибором, и к тому же по случаю, всего сто марок. Вот я и спросила, нет ли у тебя лишних денег.

— О, это совсем другое дело.

— Ну, видишь. И из-за таких пустяков ты сразу выходишь из себя, вот злюка! Я подумала, что могла бы на обратном пути заехать туда и купить столик, но со мной нет денег.

— Очень мило с твоей стороны. Пожалуйста.

Он вытащил бумажник и с изысканным поклоном протянул ей банкнот. Адельгейда ясно видела, что в бумажнике больше ничего не осталось.

Андреас почувствовал, что обязан извиниться.

— Ах, я рад, что ошибся, — сказал он легким тоном.

— Правда? Вот как можно превратно понять друг друга, даже когда живешь душа в душу, как мы с тобой! Ах, бедное наше сердце!

Чувства обуревали ее. Не будь уже так поздно, она охотно отпраздновала бы примирение. Ее любовь вышла из этой размолвки, если только возможно, еще более окрепшей; к ней примешивалось робкое благоговение перед нравственной силой возлюбленного. Самая мысль принять от нее подарок вывела его из себя. Это прямо нечто небывалое! Уже в дверях она прошептала между поцелуями:

— Какой ты благородный!

Когда Андреас остался один, на него все же напали сомнения. А может быть, следовало воспользоваться случаем и попросить у нее взаймы? Не всякий, имея богатую любовницу, проявил бы такое бескорыстие. Брать взаймы — еще далеко не значит быть продажным. И вообще что за сравнение: он, Андреас Цумзе, и люди вроде Клемпнера и Лаффе!

В возвышенных убеждениях ему никак не откажешь; но разрешать себе подобные убеждения без особых неудобств можно, собственно, только при известном благосостоянии. И он со вздохом вывернул все карманы, собирая остатки серебра: двадцать одна марка тридцать пять пфеннигов. Все, что осталось от выигрыша у Туркхеймеров. Эта бумажка в сто марок составляла сумму, получаемую им ежемесячно из дому. Он отдал ее — и ради чего? Ради того, чтобы Адельгейда не казалась себе в зеркале желтой.

За таким разгулом благородства должно было вполне естественно последовать похмелье. Перед его духовными очами уже вставали призраком семь тощих годов. Возвращались времена «Кафе Ура»; придется опять, как в ту пору, заменять обед молодецкой выправкой, и это теперь, когда ему особенно необходимо обильное питание! Придется считать каждый пфенниг, и это вращаясь в кругах, где деньги прямо на полу валяются. Великое счастье — попасть в Землю обетованную и блистать там воздержанием, меж тем как остальные едят до отвала. Он чувствовал себя до некоторой степени пострадавшим и задним числом сердился на Адельгейду за то, что она не сумела убедить его разумными доводами.

А знакомые, весьма вероятно, считают его богачом. Ну, конечно, считают, ведь и Полац и доктор Либбенов, когда он столкнулся с ними на Потсдамерштрассе, окинули его элегантный костюм таким взглядом, словно с чем-то поздравляли. Вспомнил он также встречу с толстяком Големом, который уверенно направился к нему с приветливой улыбкой, безошибочно указывавшей на желание призанять. Андреас едва успел завернуть за угол. Все были убеждены, что связь с туркхеймеровским домом дает ему большие доходы, и при мысли о том, до чего они ошибаются, он чувствовал себя униженным и обманутым.

Кто мог распространить о нем такие ложные сведения? Возможно, Кёпф, — он человек с хитрецой. Но вероятнее всего — Кафлиш, а ему как раз следовало бы постыдиться, ведь он еще не вернул ту сотню марок, что занял у Андреаса после его выигрыша. Беспардонность человека, который был ему должен, а сам распространял про него сплетни, разозлила Андреаса. С холодной решимостью оделся он и вышел из дому.

Он намеревался разыскать журналиста в редакции «Ночного курьера», но повстречал его уже