Наследники. Экстравагантная история - Джозеф Конрад

Я находилась в руках будущего; я ни разу не отклонилась; я шла своим путем. Я обязана была судить людей, как судила тебя; извращать, как извратила тебя. Я льстила, подкупала, манила надеждами — и каждый раз, как и с тобой, преуспевала. В этой-то силе и кроется тайна величия, которое и есть добродетель. Я задумала произведение искусства — искусства, непонятного тебе; такого же непонятного, такого же чуждого, как искусство вымерших народов. Теперь вымерли вы, а мое искусство — это искусство наступающего дня. Тебе остается только умыть руки и дивиться, как вы дивились пред вратами Ниневии[61]. Мне пришлось прозвонить в погребальные колокола по старому порядку; по вашим добродетелям, вашей чести, вашей вере… альтруизму, если угодно. Все, этот набат прозвучал. Я всегда была начеку; я предвидела; я предвосхищала; я не знала покоя. А ты…

— А я… — сказал я. — Только любил тебя.

Настала тишина. На миг я будто увидел себя зыбким, бестелесным созданием, привидением в бездонной расщелине между прошлым и тем, что грядет. Таким я останусь навечно.

— Ты только любил меня, — повторила она. — Да, ты любил меня. Но разве это дает тебе какое-то право на меня? Любил меня… Что ж, если бы и я любила тебя, у тебя бы было право… Все твои страдания, вся твоя тоска… от любви; любви ко мне, любви ко всему прошедшему, всему обреченному… Ты любил и других… по-своему. И ты предал их и теперь мучаешься. Не люби ты их, сейчас бы не изводился; не люби меня, не предал бы… не предал бы самого себя. Сначала ты был один — так же, как я. Все эти люди ничего для тебя не значили. Я ничего для тебя не значила. Но тебе обязательно было любить их и меня. А надо было, чтобы они и дальше ничего для тебя не значили. Но ты на это не пошел. Чем они были для тебя? Силуэты, тени на экране. Только выглядели настоящими. Но были ли? Хоть один? Больше ты их не увидишь; больше не увидишь меня; все мы принадлежим прошлому теней. Будь ты как я, мог бы оглянуться на них безучастно или забыть… Но ты… ты «только любил», и отныне больше не будешь знать покоя. И даже теперь значение имеешь только ты. Все потому, что ты сломался; все потому, что ты попрал собственные принципы в наивысший миг истины; все потому, что ты узнал: твоя честь тебе не поможет. Дело же не во вреде, что ты причинил другим. Что они теперь для тебя — Черчилль, который пал, или Фокс, который мертв? Скорбишь ты по себе. Вот твоя трагедия: ты не можешь вернуться к Черчиллю и посмотреть ему в глаза, не можешь пойти ни к кому, страшась презрения… О, я знаю тебя, знаю.

Она знала меня. Все ее слова от начала до конца были правдой.

Пока она говорила, я ни разу не поднимал глаз от пола; теперь я посмотрел на нее, пытаясь принять факт, что больше никогда ее не увижу. Невозможно. Все та же невыразимая красота, все то же отсутствие теней, подобное прозрачности. И все тот же голос. Невозможно было уложить в голове, что после этого я ее не увижу, не услышу ее голос.

Она долго молчала, и я не говорил ничего — ни слова. В голове была мысль о том, что ее мог постичь конец Фокса; что она могла сидеть, как сидел Фокс: безнадежно, безжизненно, как человек, ждущий конца света. Наконец она произнесла:

— Надежды нет. Мы пойдем каждый своей дорогой; ты — своей, я — своей. А потом, если захочешь — если не сможешь забыть, — вспомни, что я была неравнодушна; что всего на миг, между вдохом и выдохом, я задумалась… о поражении. Это все, что я могу сделать… для тебя.

Это лишило меня дара речи. Теперь, даже если бы я мог заговорить о чем угодно, я не раскрыл бы рта.

Я не смотрел на нее; стоял, глядя прочь, чувствуя всей душой ее; ее великую красоту, ее великую победу.

* * *

Нескоро, но я ушел. Больше я ее не видел. Больше не видел никого из них. Фокс умер, а встретиться с Черчиллем мне так и не хватило духу. Так завершился этот этап моей жизни. Он прошел и оставил мне только осознание моей слабости и… и сожаление. А она не уходит. Нельзя не узнать ее руку в течении событий. Что ж, мы живем не в самом счастливом мире. Гарнард, говорят, — герой нашего времени, его дух. И говорят, что я, Грейнджер из Этчингема, не лажу со своим зятем.

Примечания

1

Перефразированная надпись с могилы мифического ассирийского царя Сарданапала, перевод Г. Стратановского: «Сарданапал, сын Анакиндаракса, построил Анхиалу и Тарс в один день. Ешь, пей, веселись, потому что все остальное не стоит этого» (то есть щелчка, который статуя Сарданапала изображала правой рукой). В других вариантах перевода Сарданапала зовут сыном Анасиндаракса. — Здесь и далее примечания переводчика.

2

Фома Бекет (1118–1170) — канцлер Генриха II и архиепископ Кентерберийский, канонизированный после расправы.

3

Чокто — племя индейцев в Северной Америке.

4

У них дома. — Здесь и далее перевод с французского, если не указано иное.

5

Уильям Шекспир «Король Иоанн» (пер. Н. Рыковой).

6

Фанни Эльслер (1810–1884) — австрийская танцовщица, прима-балерина Парижской оперы.

7

Красивый молодой человек.

8

Легитимисты — изначально французские роялисты, приверженные монархической династии Бурбонов. В целом — сторонники монархической династии, потерявшей власть.

9

Имеются в виду лев и единорог, символы из геральдики, и детский народный стишок о них, согласно сюжету которого лев и единорог едят пирог.

10

Оливер Кромвель (1599–1658) — лидер Английской революции и затем лорд-протектор Англии. В революции возглавил сторонников парламента, состоящих из крестьян и буржуа, против роялистов-феодалов.

11

Прозвище Кромвеля, данное роялистами.