Фолкнер - Шелли Мэри

Глава XXVIII

«Высадившись в Англии, я тут же отправился в далекий северный край, где жила Алитея. Приехал в знакомую деревушку; там ничего не изменилось: я узнал и домики, и цветочные сады, а пожилые обитатели деревни, казалось, совсем не состарились. Сердце с восторгом ждало возвращения домой, и я торопливо направился к коттеджу Алитеи. Тот стоял заброшенный и заколоченный. Тут мое радостное настроение впервые омрачилось. До этого момента я никого о ней не спрашивал, даже не произносил ее имени; мне почему-то верилось, что я вернусь, как с прогулки, и все будет точно так, как до моего отъезда. Я жил мечтой и не учитывал, что всякое может случиться, хорошее и плохое; мне даже в голову не пришло, что жизнь меняется с течением лет.

Мое перо слишком медлит; я задерживаю внимание на том, на чем не следовало бы останавливаться, а всё потому, что эти подробности служат ширмой между мной и судьбой. Я навел справки и вскоре все узнал. Капитан Риверс умер; его дочь вышла замуж. Я, как дурак, жил в вымышленном раю. Ни одного из препятствий, которые я рассчитывал преодолеть, больше не существовало, но на их месте выросла неприступная бронзовая дверь, защищенная замками, решетками и стражами; и ни одна петля и ни один засов в этой двери мне не поддавались.

Я поспешил уйти из проклятого места; теперь оно виделось мне адом. Подумать только, столько лет я надеялся зря; зря грезил о своем обожаемом ангеле, зря ее ждал и любил; я называл ее своей, пока другой держал ее в объятиях, я продался в вечное рабство ее тени, пока она, живая, служила украшением чужого дома! В моей душе бушевала буря, и я был не в состоянии описать эти болезненные чувства и тем более внятно их проанализировать; но теперь я понимаю, что так чувствует себя человек, который вернулся из приятного путешествия, завернул за угол своей улицы, рассчитывая увидеть дом, где жил с женой и детьми, — увидеть все, что было ему дорого; а прибыв на заветное место, обнаружил лишь дымящийся остов и узнал, что все сгорело и кости его возлюбленных покоятся под обломками; точно так я себя ощущал, ведь мое воображение построило дом и в нем поместило невесту, а рядом с ней — прекрасного малыша, что звал меня отцом, а теперь я словно овдовел; одно лишь слово уничтожило мое будущее.

Так началась цепь событий, что привели к моему необдуманному поступку. Случайности и нечаянные обстоятельства, действия, которые я не знаю почему совершил; сами по себе они ничего не значили, однако, сложившись в единую последовательность и подпитываемые яростным пламенем, бушевавшим в моей груди, привели в движение разрушительные силы и обернулись трагедией, о которой я буду век сожалеть.

Растерянный и охваченный горем, столь острым и мучительным, будто катастрофа случилась вчера, — хотя я узнал, что с тех пор прошло уже много лет, — я бежал из деревушки, куда еще недавно так сильно стремился, и уехал в Лондон, не имея ни плана, ни четкого представления, как поступить, — лишь смутное желание что-то сделать. Сразу после приезда я встретил своего старого знакомого из Индии. Тот пригласил поужинать с ним, и я согласился; отказ пришлось бы объяснять, поэтому проще было сказать „да“. Я не хотел идти, но, когда подошел час, мне стало так невыносимо, мысли настолько одолели меня и измучили, что я пошел, лишь бы немного отвлечься от своего тягостного состояния. Это был холостяцкий ужин; кроме меня, присутствовали еще три-четыре гостя, и среди них оказался мистер Невилл. С той самой минуты, как этот человек открыл рот и заговорил, я проникся к нему сильнейшей неприязнью. Он принадлежал к тому роду людей, который мне более всего отвратителен. Холодный, гордый, язвительный, развращенный денди, со временем превратившийся в закоренелого циника, он отчасти презирал и самого себя, а к окружающим относился с полнейшим пренебрежением. Его сердце не знало великодушия; он гордился умением увидеть червоточину и развращенность даже в прелестнейшей добродетели. Несмотря на свою высокомерную наружность, он был несчастен и озлоблен, а когда начинал говорить о женщинах, казался примитивным ничтожеством. Он не верил в женскую добродетель, и его высокомерная снисходительность и оскорбительное сладострастие возмущали меня до закипания крови. Для меня даже женская тень обладала святостью; коль скоро женщина оказывалась порочной, я относился к ней с богобоязненным сожалением, как к оскверненному храму; мне казалось, что вокруг нее по-прежнему витает дух святости, как вокруг поруганного алтаря; я никогда бы не подумал относиться к женщине как к существу одного с собой порядка — для меня она была созданием более совершенным, пусть даже заблудившимся в дебрях нашего порочного мира, но всегда возвышающимся над лучшими представителями мужского пола. Из почтения к Алитее я уважал всех женщин. Сколько хорошего я о них знал! Бескорыстные, преданные, хрупкие — всё, что можно было бы счесть изъяном, являлось и их достоинством. А это сидевшее передо мной животное смело очернять тех, о чьей природе даже не имело представления! Я порадовался, когда он ушел.

„Странно, что Невилл ведет такие речи, — сказал хозяин ужина, — ведь он женат на самой прелестной — что там, лучшей — женщине в мире. Она намного моложе него, но выполняет свои супружеские обязанности прилежно и с радостью; наделена женской миловидностью, но лишена присущих женскому полу слабостей, однако, чтобы угодить его ревнивым причудам, согласилась уединиться от общества и похоронить себя заживо в его поместье на севере. Ума не приложу, как она умудряется выносить постоянную компанию этого никчемного заносчивого себялюбца. — Тут я заметил, что характер мистера Невилла показался мне крайне гадким, и мой знакомый продолжал: — Да, он неприятен и мелочен, но все же общество такой великолепной и совершенной женщины должно было изменить его мнение о женском поле; однако мне кажется, что он завидует ее абсолютному над ним превосходству, и дело даже не в естественном — я бы даже сказал, благородном — страхе потерять ее расположение; ему просто не нравится, когда другие ею восхищаются и предпочитают ее ему, особенно теперь, когда он постарел. Бедная Алитея Риверс! Вот уж кому не повезло“.

Я держал в руке бокал вина и сжал его так крепко, что хрупкое стекло чуть не треснуло, но в остальном никак не выказал своих чувств; если прежде я был несчастен и лишился всего, ради чего стоило жить, то теперь кровь свернулась в жилах и неестественный холод разлился по телу, так как я узнал, что моя Алитея навек привязана к этому грубому негодяю и потеряна не только для меня, но и для себя самой.

Какую жертву ей пришлось принести! Она отдала не только свою жизнь и сокровенные чаяния сердца; чудесный дух, ангел, ниспосланный радовать мир и подслащивать горечь существования каплей небесного нектара, стал мусором для этого презренного животного. С того момента, как я убедился, что видел мужа Алитеи, кое-что в этом мире для меня навсегда умерло и перестало существовать. Прежде я примирялся с решениями Провидения, не сомневался в благосклонности и красоте Вселенной и, несмотря на свои несчастья, гордился принадлежностью к человеческому роду, любовался природой, но теперь все это ушло. Я ее потерял, но это было неважно; это была моя беда, но она не повредила порядку и благости всего мироздания: я-то свято верил, что она вышла за человека лучше меня, однако теперь выяснилось, что она связала свою судьбу с низменным и отвратительным типом, вмещающим самые худшие в мире качества, и будто дьявол воцарился на троне Господнем и жизнь превратилась в ад.

„Ты несчастна, Алитея! Иначе и быть не может! В этом союзе не может быть взаимности, слияния сердец и нерушимой веры в уважение и доброту другого; в нем никто не станет предаваться сияющим фантазиям о красоте жизни. Ты привязана к грязному разлагающемуся трупу! Ты отрезана от всякого теплого общения, ты не можешь гордиться, что обменяла свою девственную чистоту на нечто более сладостное и драгоценное — место в сердце возлюбленного; ты холодно и равнодушно взираешь на дни, что не приносят надежды, а может, даже буйствуешь в отчаянии и проклинаешь Всевышнего. О, как отличалась бы твоя судьба, случись тебе связать ее со мной, твоим сердечным братом, слугой, возлюбленным и верным другом!“