Фолкнер - Шелли Мэри
Глава XXXIV
Невилл вернулся домой, остановился на пороге гостиной: легкий шум сообщил ему, что отец все еще там; рука уже легла на дверную ручку, но юноша ушел, не желая являться без приглашения. Он бродил по темным пустым комнатам, пока не услышал колокольчик. Сэр Бойвилл вызывал его; Невилл поспешил в гостиную и устремил взгляд на отца, пытаясь прочесть его мысли. Лицо сэра Бойвилла обыкновенно было отмечено выражением холодной сдержанности с примесью сарказма. Сейчас это впечатление усилилось; лицо пожилого джентльмена, увядшее и изрезанное морщинами, сложилось в необыкновенно красноречивую мину глубочайшего презрения с поджатыми губами и высоко поднятыми бровями. Он указал на лежавшие перед ним бумаги и холодным гулким тоном произнес:
— Забери письмо; прочти его, ты должен; в нем ты найдешь многословную исповедь убийцы!
Кровь похолодела в жилах Джерарда.
— Впрочем, стоит ли называть это исповедью, — продолжал сэр Бойвилл, и выражение презрения на его лице сменилось гневной неприязнью, — ведь это гнусная ложь от начала до конца! Он может сколько угодно приукрашивать свое очевидное злодейство и пытаться уйти от наказания, но ничего не выйдет. Читай, Джерард, читай, и сам удостоверься, что я прав. Я напрасно осудил твою мать, она чиста; ее убили. Будь покоен, о ее невиновности услышат все, как услышали прежде обвинения в ее адрес. А в расплату за ее смерть тот, кто ее уничтожил, сам должен умереть.
— Поручи это мне, — сказал Джерард, который весь побледнел и задрожал от раздиравших его страстей. — Я сам ему отомщу. Я встречусь с мистером Фолкнером.
— Ха! Хочешь вызвать его на дуэль? — воскликнул сэр Бойвилл. — Помни о своем обещании, мой мальчик; я не дам тебе о нем забыть. Ты ничего не сделаешь, не посоветовавшись сперва со мной. Прочти эти бумаги и потом решай; я уже все для себя решил, но не бойся, я не стану препятствовать твоему намерению и не вызову убийцу на поединок. Однако пообещай, что не станешь искать встречи со злодеем, пока не поговоришь со мной. Я не буду мешать твоей мести, но сначала мы должны все обсудить.
— Обещаю, — ответил Джерард.
— И еще кое-что, — продолжил сэр Бойвилл. — Есть ли хоть малейшая вероятность, что этот человек сбежит? Он верит, что ложь защитит его от всякой угрозы, или уже успел удрать от нашей мести?
— Какие бы преступления он ни совершил, — ответил Невилл, — он не бесчестный человек. Он пообещал оставаться дома и дожидаться от меня вестей. Он, несомненно, ждет, что я вызову его на поединок; полагаю, он даже этого хочет. Уверен, мысль о побеге не приходила ему в голову.
— Хорошо; тогда спокойной ночи, Джерард. Теперь мы рассуждаем едино; нас объединяют любовь, уважение к памяти твоей несчастной матери и стремление отомстить; различие между нами лишь в том, что мое желание исправить причиненную ей несправедливость еще сильнее твоего. — Сэр Бойвилл пожал руку сына и удалился. Невиллу показалось, что через несколько минут он вышел из дома.
«Что ж, приступим, — подумал Невилл. — Господь, что оберегает невинных, но сам же передает их злодеям, возьми в свои руки бразды моей души и не позволь безумной ненависти и жажде мести лишить меня человеческого и превратить в зверя!»
Он взял письмо; поначалу ему казалось, что строки объяты огнем, но, поняв, что повествование начинается издалека, он постепенно успокоился, любопытство одержало верх над жгучим нетерпением, и он начал читать более внимательно.
Он читал и жалел Фолкнера. Все, что раздражало сэра Бойвилла, — самонадеянность Фолкнера, осмелившегося любить, и его многолетняя преданность — возбуждало в нем сочувствие. Когда он дочитал до встречи забытого друга Алитеи с ее счастливым супругом и увидел, какими эпитетами Фолкнер наградил его отца и как презрительно его описывал, он понял, отчего жажда мести пробудилась в сэре Бойвилле с утроенной силой. Прочитав, что его мать сама жаловалась на мужа и неприязненно о нем отзывалась, он удивился, отчего сэр Бойвилл не обозлился на нее, и заподозрил, что в уме отца, должно быть, сложилась некая причудливая и чудовищная идея, чем и объяснялась его неестественная сдержанность. Остальное же виделось ему чистым безумием, безумием и ужасом: похитить жену и мать из дома, чтобы удовлетворить безрассудное желание на полчаса возыметь над ней навек потерянную власть; тщетно надеяться отвратить ее от долга, которым она дорожила больше всего на свете, по крайней мере в отношении своих детей; ее страх, неспособность совладать с тревогой, ночь, проведенная в хижине в беспамятстве… Джерард вздрогнул, вспомнив, что видел и когда-то заметил то самое место; чтение обострило его чувства до предела, стало нечем дышать, а когда он дошел до печального конца, на лбу выступила холодная роса; слезы, затуманившие его взор, сменились судорожными рыданиями, и он, хотя был уже взрослым мужчиной, заплакал, как маленький мальчик.
Он дочитал рассказ и подумал: «Да, у этой трагедии может быть только один конец; я должен отомстить за милую матушку, убить Фолкнера и объявить о ее невиновности». Но почему его отец назвал Фолкнера убийцей? Тот не намеревался убивать Алитею и не приложил к ее гибели руку, так почему отец сказал, что его повествование — ложь? Джерард сам внимательно прочел каждое слово и не сомневался в правдивости всего признания.
В доме было тихо; часы пробили два. Ушел ли отец спать? Джерарда так поглотило его занятие, что он не слышал ни звука и не ведал, что творилось вокруг. Наконец он вспомнил, как сэр Бойвилл пожелал ему спокойной ночи, и, решив, что в доме все спали, поскольку в комнатах царила тишина, отправился к себе. Он не мог думать об Элизабет или предполагаемом поединке; все его мысли были о прочитанном письме. Он лег в кровать, но заснуть не смог; встал, зажег свечу и перечитал рассказ Фолкнера; обдумал каждое слово и готов был поклясться жизнью, что все это было правдой, что ни одной детали Фолкнер не выдумал, — разве не отражалось это на его лице, когда они виделись всего несколько часов назад? Фолкнер был печален, измучен горем и страданиями, но было непохоже, что его терзала скрытая вина; в самом своем страдании он оставался возвышенным. Занималась заря, и Джерард уже подумывал встать и найти отца, как его сморил сон. Сон часто настигает молодых нежданно; Джерард так устал душой и телом, что его организм стремился к отдохновению; сперва юноша ворочался, но вскоре уснул глубоким освежающим сном; мятежные мысли успокоились, а утомленные члены сморила блаженная нега.
Он проснулся поздним утром, отдохнувший и готовый встретиться с неизбежностью; душа его терзалась, но он держал себя в руках, печаль не мешала его решимости и твердости. Он справился об отце и с изумлением узнал, что тот уехал из города; в четыре утра велел подать дорожный экипаж и был таков, оставив записку, которую вручили Невиллу. В ней содержалось всего несколько слов: «Помни о нашей договоренности и не предпринимай ничего касательно мистера Фолкнера, пока не увидишься со мной. Я еду в Дромор; когда вернусь — а это будет скоро, — сообщу тебе о своих намерениях, с которыми ты, безусловно, согласишься».
Невилл удивился; он тут же догадался, зачем сэр Бойвилл внезапно отправился в путешествие, но разве не следовало взять его с собой? Разве не его сыновний долг — посетить могилу матери и воздать ей почести? Он чувствовал, что должен быть рядом с отцом, и, велев подать карету, отправился в путь, надеясь его догнать.
Но сэр Бойвилл ехал с такой же скоростью и на много миль его опередил. Джерард надеялся с ним поравняться, когда тот остановится на ночлег, но старый джентльмен так хотел скорее добраться до места, что ехал без отдыха. Джерард тоже не задержался на ночь; он путешествовал один, снова и снова прокручивая в голове все, о чем узнал из письма, и думая о том, что должно произойти. Что бы ни случилось, они с Элизабет разлучены навсегда. Любила ли она его? Прежде он не сомневался, что однажды она ответит на его чувства, но теперь навсегда ее потерял и, как положено влюбленному, стремящемуся удержать хоть какие-то права на предмет своего обожания, лелеял надежду, что и она будет горевать и тем докажет единство их сердец. Как чудесны были дни, что они провели в Оукли! Его переживания и страстное желание раскрыть тайну материнской судьбы насыщали интересом каждый час, а возлюбленная Элизабет, которая так пылко и сердечно ему сопереживала, казалась самым милым на земле созданием.
