Наследники. Экстравагантная история - Джозеф Конрад
Я рассказываю об этом так легкомысленно потому, что услышал от Кэллана, а его невозможно воспринимать всерьез. К тому же меня это не очень-то увлекало. Что меня увлекало, так это наблюдать, как она вила из него веревки — выжимала все тайны досуха.
Я даже немного испугался за старину Кэла. В конце концов, он пошел мне навстречу, подыскал мне работу. А она казалась потенциально опасным человеком. С виду не поймешь — вдруг она какая-нибудь авантюристка, а в лучшем случае спекулянтка и может навредить каким бы то ни было планам Кэла. Так я и сказал ей об этом без обиняков, когда вез на вокзал; был так суров, как мог. Должно быть, она произвела на Кэллана большое впечатление, иначе бы он ничего при ней не выболтал.
— Знаешь, — начал я, — я не потерплю, если ты задумала сыграть с Кэлланом злую шутку, особенно пользуясь моим именем. Пока дело касается меня, оно в твоем распоряжении — но, черт подери, если собираешься причинить ему вред, мне придется тебе помешать — рассказать ему.
— Не получится, — ответила она совершенно спокойно. — Ты уже подставил свою шею. Ему не понравится, что ты позволил этому зайти так далеко. Ты лишишься работы и будешь жить… ну знаешь, будешь жить…
Меня поразила завуалированная угроза среди наших любезностей. Это было нечестно — совершенно нечестно. Отчасти вернулась прежняя тревога, вспомнилось, что на самом деле она опасна; что…
— Но Кэллану я ничего не сделаю, — сказала она вдруг, — можешь не волноваться.
— Правда не сделаешь? — спросил я.
— Правда.
Я поверил ей с большим облегчением. Не хотелось с ней ссориться. Понимаете, она меня интриговала, действовала на меня тонизирующе, будоражила — и ставила в тупик… И к тому же в ее словах имелось зерно истины. Я уже подставил шею и не хотел остаться без работы, признавшись Кэллану в том, что одурачил его.
— Тогда больше меня ничего не волнует, — сказал я.
Она улыбнулась.
Глава четвертая
Я повез в город статью о Кэллане с его письмом Фоксу, полным теплых рекомендаций. Я вел себя очень послушно: принимал правки, не скупился на похвалы, заискивал и в то же время умудрился сохранить благородную интонацию редакторского «мы». О большем Кэллан и не просил.
Мне было велено найти Фокса, и найти немедленно. Дело становилось срочным. В редакции его не оказалось — новенькой редакции, которую я потом видел в стадии и делового уюта, и пыльного небрежения. Мне сказали спросить его у служебного входа Букингемского дворца.
Я дожидался в стеклянной привратницкой у дворца. Подозрительный привратник косился на меня с презрением, которое здесь приберегают для безработных. Безработные, как правило, голодные просители. Тем временем посыльные разыскивали мистера Фокса. «Кто-нибудь видел мистера Фокса?» — «Он ушел на обед».
— Мистера Фокса нет, — объявил привратник.
Я объяснил, что дело срочное. И снова посыльные пропали за створчатыми дверями. Через стеклянную будку проходили непривлекательные персонажи, искоса бросая на меня враждебные взгляды. Наконец пришел ответ:
— Если это мистер Этчингем-Грейнджер, пусть он немедленно отправляется за мистером Фоксом к миссис Хартли.
И я отправился к миссис Хартли — в маленькую квартиру, расположенную в районе, название которого уточнять здесь не буду. Выдающийся журналист обедал с выдающейся актрисой. Присутствовал муж — пустое место с тяжелыми светлыми усами, что-то бормотавший, поглядывая на часы.
Мистер Фокс оказался круглолицым мужчиной с убедительными, властными манерами. Миссис Хартли… что ж, она была просто миссис Хартли. Вы, конечно, помните, как мы все влюбились в ее фигуру, и ее характер, и голос, и жестикуляцию. Этими самыми руками она преломляла хлеб; этим самым голосом она говорила с мужем; с тем же самым грациозным мастерством управляться с ворохом юбок вставала из-за стола. Она строила глазки мне, мужу, коротышке Фоксу, тому, кто принес спаржу, — свои большие и круглые серые глаза. Всегда одна и та же. На ее вечной костюмированной репетиции никогда не опускался занавес. Неудивительно, что ее муж постоянно смотрел на часы.
Мистер Фокс был другом семьи. Он отмахнулся от формальностей, прочитал мою рукопись прямо за рокфором и, похоже, нашел, что с ней вкус только лучше.
— Вы напишете для мистера Фокса обо мне, — сказала миссис Хартли, переводя свои огромные серые глаза на меня.
Они были такими нежными. Словно слали волны сочувствия и понимания. Я вспомнил другие, что пускали острые лучи.
— Неужели? — сказал я. — Мне и правда говорили, что я буду писать о ком-то для «Часа».
Фокс поставил на мою рукопись пустой стакан.
— Да, — резко заявил он. — Думаю, он подойдет. Хм, да. Что ж, да.
— Вы же друг мистера Кэллана, верно? — спросила миссис Хартли. — Что за любезный, славный человек! Вы бы видели его на репетициях. Вы же знаете, я играю в его «Болдеро»; он дал мне совершенно чудную роль — совершенно чудную. И как он скрупулезен. Лично проверил все кресла на сцене.
— Хм, да, — вставил Фокс, — ему нравится все делать по-своему.
— Не все ли мы такие? — ответила великая актриса.
Она цитировала свою первую великую роль. Я вдруг подумал — но, скорее всего, напрасно, — что все ее слова — это какие-либо цитаты из первой великой роли. Ее муж посмотрел на часы.
— Ты собираешься на эту проклятую цветочную выставку? — спросил он.
— Да, — сказала она, переводя свои таинственные глаза на него. — Пойду приготовлюсь.
Она пропала за дверью. Я уж думал услышать выстрел из пистолета и тяжелый стук падения. Даже забыл, что это не конец пятого акта.
Фокс убрал мою рукопись во внутренний карман.
— Идем, Грейнджер, — сказал он, — нам надо поговорить. На миссис Хартли ты еще насмотришься. Она десятая в твоем списке. Доброго дня, Хартли.
Рука Хартли колебалась между усами и карманом для часов.
— Доброго дня, — хмуро отозвался он.
— Обязательно приходите еще, мистер Грейнджер, — окликнула меня, приоткрыв дверь, миссис Хартли. — Приходите в Букингем и посмотрите, как мы ставим пьесу вашего друга. Нам предстоит долгий разговор, если вы хотите уловить мой личный колорит, как это называет мистер Фокс.
