Путь Абая. Книга III - Мухтар Омарханович Ауэзов

Дошел он и до самого Казанцева, пожаловавшись не только на Оспана, но и на многих других, в том числе - и на Абая. Казанцев, делая вид, что глубоко посвящен в дела тобыктинцев, спросил:

- Ты что же, на всех Кунанбаев будешь жаловаться?

- Нет, - отвечал Оразбай, - не на всех. Вот на Такежана не буду, на бывших волостных, Шубара, Исхака - тоже не буду жаловаться. А на Оспана и Абая - да!

Глядя на Оразбая с изумлением, Казанцев понял, что этот скрытный человек затаил далеко идущие замыслы. Оспан собственноручно наказал Оразбая. Абай в этой истории был вообще посторонним, к тому же - не власть имущим. Будучи волчьего нрава, Оразбай не брезговал никакими средствами, в том числе и челобитными-жалобами, и сейчас сидел перед уездным главой, обращаясь то к нему, то к черноусому, рябому толмачу, который стоял рядом и переводил его слова на русский язык.

- В чем же прямая вина Ибрагима Кунанбаева? - строго спросил Казанцев.

Оразбай изобразил сильное удивление.

- Э, ваше высокоблагородие, разве вы не знаете? - заговорил он, теребя за рукав толмача. - Неужто вина Абая не проявилась во всей красе в пору сбора недоимок?

- По-твоему, Ибрагим Кунанбаев и есть настоящий виновник прошлой смуты?

- Он и есть! - воскликнул Оразбай, с явно деланным гневом. - Вспомните, какие беспорядки разгорелись именно на том джайлау, где стоял аул Ибрагима Кунанбаева? Разве на других джайлау, например, на моем, было столь сильное сопротивление сборам налогов для белого царя? Не было! Кто, как не Абай взбудоражил всю голь против волостного главы и ваших собственных чиновников?

Стараясь очернить Абая, Оразбай преследовал свою особенную цель: он хотел таким образом отвлечь Казанцева от Та-кежана и Жиренше. Его желание преуспеть в этом деле было настолько велико, что он даже обвинил Абая в неблагонадежности:

- Вы не думайте, что я один против Абая, против него - все достойные аткаминеры, весьма уважаемые аксакалы и такие карасакалы, как я. Все мы верой и правдой служим белому царю. Ну а Абай даже о его величестве, о самом царе говорит самые скверные слова! Которые я и повторить не могу.

Казанцев поинтересовался: могут ли все эти люди также написать жалобу на Абая и прийти в дуан? Оразбай понял, что сановник желает видеть побольше жалобщиков в своей конторе, чтобы просто отчитаться перед собственным начальством. Это также отвечало задумкам Оразбая, и он заговорил с еще большим жаром:

- Ваше высокоблагородие, о крамольных словах Абая Кунанбаева знаю не только я, их вам передадут и многие другие. Этот шакал не раз прилюдно очернял сановников степи, людей весьма уважаемых, а также самого царя! Его речи направлены против веры, обычаев предков, традиций-нравов наших...

- И жалобы могут подать? - нетерпеливо перебил Казанцев, даже не дав толмачу закончить перевод.

- Подадут. И не только в ваш дуан, но хоть и самому жанда-ралу! Ваше благородие, правильно ли будет, если они подадут свои жалобы во всякие другие места? Мол, среди нас, ваших благоверных подданных, имеется такой смутьян.

Казанцеву стало ясно, что подобным плутоватым вопросом Оразбай намеревается сделать его советником в своих кознях. Значит, если понадобится очернить такого человека, как Ибрагим Кунанбаев, то этот кряжистый карасакал, с острым злобным взглядом единственного глаза, не побрезгует ничем.

Уездный глава ответил Оразбаю не сразу, и ответ его был весьма туманным, впрочем, как и в прошлую встречу. Он дал понять просителю, что достойные люди, недовольные Абаем, конечно же, могут подавать свои жалобы, и намекнул, что кроме него имеются и другие вышестоящие конторы и сановники. Это была его уловка: во-первых, Казанцев хотел выявить как можно больше скрытых врагов Абая, во-вторых, снять с себя прямую ответственность за возможные дела таких авторитетных людей, как Абай.

Несмотря на неясность выражений с обеих сторон, городской сановник и коварный степной бай расстались, прекрасно поняв друг друга.

Казанцев не стал торопиться с делом Абая, думая собрать как можно больше материалов, все досконально подготовить. Исходя из этих соображений, он даже не принял Абая лично, а лишь велел одному из своих пожилых, опытных помощников выслушать его ответы и записать их. Беседа была короткой: у Абая должно было остаться впечатление, что все обвинения против него ограничиваются вопросом черных поборов, по поводу которого его и вызвали в уезд. Если когда-нибудь придется подвергнуть Абая большому наказанию, то эта карта может оказаться козырной в руках уездного главы перед вышестоящим начальством.

Все это было так хитроумно сделано, что Абай, возвратившись с первого допроса, даже не заметил всей тяжести сгущавшихся над ним черных туч...

Все эти события, связанные с возней вокруг деяний Оспана, так и не позволили ни самому Абаю, ни родным-близким заговорить с Абишем о его женитьбе. Магаш, Какитай и Дильда, а также Утегелды, недавно приезжавший в аул Абая, знали только одно - слова, которые Абиш произнес перед Дарменом в пещере Коныр-аулие. Эти слова, так и не получившие окончательного истолкования, дошли и до слуха Магрипы. Ей оставалось только ждать, смиренно храня молчание, и часто повторять про себя эти милые сердцу, сокровенные слова Абиша, переданные ей: «Если бы я хотел жениться, то кроме Магрипы никого бы и не желал на этом свете!»

СХВАТКА

1

Ивновь на летние каникулы Абиш приехал в родные края.

Но на этот раз по приезде он застал совершенно другой настрой жизни, чем прежде. Никогда раньше, с детских ученических лет, возвращаясь в родительский аул, он не видел своих близких, родных людей с такими сумрачными лицами. Тому причин было много.

Джайлау многих тобыктинских аулов в это лето расположилось не за перевалами Чингиза, а у подножий хребтов, на просторных пастбищах урочища Ералы. Здесь не было сочной зелени горных лугов, гремящих потоков чистых речек меж скал, - глазам Абиша предстали желтые, вытоптанные скотом долины и холмы, покрытые белесым ковылем и бесцветной травой-типчаком. Абиш прибыл домой в начале июля, в самом разгаре знойного степного лета.

Прошлой зимою умер Оспан, и в аулах Иргизбая держали годовой траур по его смерти. Приехав к отцу, Абиш три дня пробыл рядом с ним, разделяя общую безутешную скорбь. В траурной скорби по Оспану пребывали