В раю - Пауль Хейзе
Пробродив с четверть часа по берегу, кто-то как бы нечаянно предложил прокатиться по озеру; предложение принято единогласно после нескольких хорошо сыгранных попыток сопротивления со стороны крестной мамаши и усиленных просьб, ласк и задабриваний со стороны белокурой Нанни. Феликс взялся тоже за весла, так как не раз и в Старом и в Новом Свете уже имел возможность упражняться в этом искусстве, и лодка, покачиваясь под тяжестью своего веселого груза, поплыла вскоре по золотистым волнам озера.
Коле сидел на руле и думал, несмотря на близкое соседство хорошенькой почитательницы искусства, о своей Венере.
Обе влюбленные парочки разместились на средних скамейках; Эльфингер задумчиво глядел в милое лицо своей возлюбленной, которая бороздила своими бледными ручками зеленые волны и, видимо, от души радовалась сегодня всем прелестям мира. Она подняла высоко свой большой зонтик и держала его так, чтобы тенью его мог пользоваться и ее сосед; это была первая милость, выпавшая на долю ее нетребовательного поклонника и делавшая его неизмеримо счастливым. Ее задорливая сестра утверждала напротив того, что розенбушевская большая шляпа — собственно семейная шляпа и может защитить целый корабль от знойных лучей солнца. Она сняла с себя шляпку, привязала к зонтику белый платочек, который должен был изображать флаг, и говорила, что очень рада буре, которая неминуемо должна будет разразиться и увлечет всех на дно озера, исключая тех, кто умеет плавать. Сама она умела плавать в совершенстве и предполагала также спасти кого-нибудь из присутствующих мужчин, за исключением, разумеется, Розенбуша, бархатный сюртучок которого слишком тяжел и неминуемо увлечет своего владельца вглубь.
Тетушка Бабетта (так звали крестную мамашу) попыталась было скорчить недовольную мину. Но так как никто не обращал на это никакого внимания, то она заблагорассудила за лучшее принять участие в общем веселье, тем более что жара делала всякое принуждение невыносимым. Она сбросила со своих круглых плеч флеровую косынку, сняла перчатки и развязала ленты шляпки, отчего казалась такою же молодою и, во всяком случае, более оживленною, чем серьезная, сосредоточенная Фанни. Да к тому же она смеялась громче обеих девушек над шутками баталиста. Розенбуш был известен своим талантом подражать крику перепелов, кудахтанью кур, визгу пилы и т. п. Он рассказывал длинные, забавные анекдоты на различные голоса и пробормотал, в тоне торжественного церковного красноречия, какую-то тарабарщину, выдавая ее за настоящую английскую проповедь. Но всего удачнее сыграл он сцену, изображавшую ночное бдение монахини на хорах монастырской церкви. Он повязал платком голову, завернулся в дамскую накидку так, что из-под нее видны были только одни глаза, нос и сложенные на груди пальцы. Затем он с притворным усердием, беспрерывно изменяя выражение глаз и покачивая головой, начал бормотать, перебирая четки, то как сонная, дряхлая монахиня, беспрерывно засыпавшая и клевавшая носом среди молитвы, то как убитая горем, от души кающаяся грешница, то как зажиточная поседевшая в монастыре сестра, не особенно себя насилующая, которая, чтоб поддержать в себе бодрость, украдкой нюхала табак.
Только по окончании этого представления, полного такого комизма, что даже почтенная крестная чуть было не потеряла от смеха равновесие и тем самым поставила Коле в необходимость себя поддерживать, только тогда Розенбуш догадался, что он, может быть, этим самым оскорбил набожную невесту Эльфингера. Он просил у нее тысячу извинений с видом глубокого раскаяния, тогда как, в сущности, был очень доволен тем, что доставил ей возможность предвкусить ожидающие ее впереди монастырские радости. Вслед за тем, как бы из желания загладить свой промах, он стал наигрывать на флейте О sanctissima[50] так мило и с таким одушевлением, что даже неукротимая Нанни присмирела и стала подпевать, увлекая своим примером и сестру. Этот случайный хорал, среди уединенной тишины озера, звучал действительно прекрасно. Эльфингер, обладавший прекрасным тенором, старался изо всех сил поразить сердце своей соседки. Только оба гребца молчали; Коле насупился как ворон, а у Феликса было так тяжело на сердце, точно грудь его была сдавлена семью обручами.
Мирно и весело плыли они по озеру, незаметно увлекаемые поднявшимся западным ветерком; их влекло к противоположному отлогому берегу, сквозь мягкую зелень которого приветливо красовался небольшой домик, служивший увеселительным местом и гостиницей. Эльфингер предложил выйти здесь на берег и напиться кофе, против чего никто ничего не возразил. Пока лодка медленно подплывала к берегу, он затянул песню, сочиненную Розенбушем для какого-то праздника в раю. Песня была переложена на общий знакомый мотив, и автор искусно аккомпанировал ее на флейте.
«Когда Господь прогнал из рая Адама, Адам в поту лица сеял и пахал, едва отдыхая в воскресенье. Тогда порою они вздыхали: о, Ева, как тяжело быть первыми людьми!
Но когда Господь переложил свой гнев на милость, когда все плоды и рожь стали зреть, а дети подрастать, и Каин не был еще братоубийцею, тогда Адам и Ева могли иногда дозволять себе кое-какие забавы.
От времени до времени он берется за доску и рисует на ней, как умеет, зеленый сад, животных в счастливой райской обстановке. Потом рисует себя и свою возлюбленную такою же прекрасною, какою он ее увидел впервые.
Не завядшею и старою мужичкой, а такою, какою ее создал Бог, на утешение мужа и на восхищение глаз. Тогда ему становилось легко и хорошо на сердце, и в благодарность он сделал из дерева изображение Господа, имевшее с ним отдаленное сходство.
Когда Ева увидела это, она стала громко и звонко воспевать хвалу Богу в хоралах и псалмах, так чудно, — одному небу известно, где только она успела так научиться; пение ее служило даже самим ангелам в назидание, а святая. Цецилия постоянно ей аплодировала.
Так жили оба весело. Скоро этому научилось и молодое поколение. Люди жили среди пения и веселия и все более и более украшали свои дома. Силой искусства весь мир обратился в рай.
Кто сочинил эту славную песнь? — ее сложил за стаканом вина мюнхенский художник; и когда ему тяжело живется на свете, он седлает своего Пегаса и весело пускается на нем — назад в потерянный рай».
ГЛАВА VI
Во время пения они так близко подъехали к берегу, что до сада ресторана, в котором за многочисленными столами сидело пестрое воскресное общество, доносились не только звуки
