Романтические истории - Альберт Вениаминович Цессарский

Я бросился вниз навстречу.

Днем, при первой мимолетной встрече, в конторе, мне показалось, что она очень изменилась, не постарела даже, а просто стала другой. Но, может быть, я забыл, неправильно помнил, придумал себе иную? Теперь, в сумерках, я увидел вблизи то самое лицо, такое же худощаво юное, те же зеленые чистые глаза… И мне уже чудилось, что помнил я ее именно такой.

Она шла ко мне по мосту в тапочках на босу ногу, пружиня на каждом шагу, как ходят в восемнадцать лет.

— Боже мой, какой случайный случай! Какой сумасшедше случайный случай! — все повторяла она, пока подходила, пока мы выбирали бревнышко на берегу и устраивались.

Она вытянула ноги, скрестив ступни, опустила руки, загляделась на воду.

Мне почему-то было очень трудно начать разговор.

— Как же мне теперь величать вас? — сказала она, не шевелясь.

— Все так же, Сашей.

— О!.. — Она покачала головой. — Как будто не было этих тридцати… Какое! Тридцати четырех лет?

— Как будто!

— Но они же были, были, были…

— Значит, и мне нельзя называть вас Танюшей?

— Нельзя. Я теперь Татьяна Андреевна, старая барыня на вате, как говорили у нас дома.

Мы помолчали. Я все смотрел на ее тонкий профиль, уже теряющий в полутьме четкие очертания и оттого еще более юный. Она почувствовала мой взгляд. Снова покачала головой.

— Нет, невозможно расспрашивать. Ведь у нас с вами прошла целая жизнь. И страшно задать вопрос — точно стронуть камень на осыпи. Правда?

— Вы давно здесь?

— С весны. Впереди еще месяц — нужно изучить скорость течения и уровни воды в осенний период. И домой.

— В Москву?

Она кивнула.

— Туда же, на Пятницкую?

Она снова кивнула, но не сразу, помедлив, будто сомневаясь. Вдруг сказала громко, резко:

— А вы, значит, приехали громить и карать?

— Служба. Это же мой район.

— Парень не виноват.

— Откуда вы знаете?

— Знаю.

— Расскажите, пожалуйста.

— А нечего рассказывать. Достаточно на него взглянуть.

— К сожалению, этого мало. К нам в областную прокуратуру пришло коллективное заявление очевидцев. И сегодня в конторе мне подробно рассказали… Говорил с пострадавшим. Читал приказ об этом драчуне — парень он недисциплинированный…

— Но его-то вы еще не видели!

— Увижу, непременно увижу. В общем, ничего таинственного в этой истории нет, обыкновенная драка с последствиями в виде пожара. А пожар — отягчающее обстоятельство. Хорошо еще, что сгорел небольшой участочек леса…

— Обстоятельство, показания… — Она вздохнула. — Неужели человек сам по себе не обстоятельство?

— Наряду с другими. Да я бы по этому ерундовому делу не потащился сюда. Но давно здесь не был, приехал больше для профилактики.

Она вдруг посмотрела мне прямо в глаза.

— Вы женаты, Александр?.. Господи, назовите свое отчество, я же не знаю!

Мне сделалось грустно.

— Григорьевич.

Она ждала ответа. Но мне не хотелось разговора об этом.

— В командировке я всегда холост.

Конечно, это была ужасная острота.

— О господи! — тихо сказала она.

— А вы довольны жизнью, Татьяна Андреевна?

— Я люблю свою профессию, работу, в ней есть и научный поиск, и выход в практику. Я много езжу по стране — интересные места, интересные люди. В конце концов, давать воду людям, полям, пустыням — в этом удовлетворение, радость, чувство, что приносишь пользу…

Она говорила торопливо, отрывочно, будто заранее приготовленными словами.

— Значит, вы счастливы?

— Да, да, да! — Она поднялась. — Свежо. Тут у вас на севере в это время вечера уже холодные. Удивительная у нас с вами встреча! Не думала, не гадала… А паренька этого повидайте до всяких следствий. Я знаю, вы завтра поедете на место пожара… Так до того. Пожалуйста, я прошу вас, Александр… — Она прыснула. — Думаете, я запомнила отчество? По-моему, даже не слышала, как вы назвали… Вечно попадаю в глупое положение: спрашиваю человека, как его зовут, и не слушаю ответа. Вторично спросить уже неловко, и вот мучаюсь и выкручиваюсь…

— Григорьевич, — повторил я, и мне сделалось еще грустнее.

— Ну, теперь запомню до гробовой доски! — Она рассмеялась. — Пойдемте. Парень этот вон где живет — с краю третий снизу дом, видите? Прямо с утра, он на больничном и дома. Хорошо?

— Хорошо, Татьяна Андреевна.

— И после этого поговорим, я вам кое-что о нем расскажу. Вы завтра еще здесь? Ой, засыпаю на ходу, ужасно устала! Нет, нет, не провожайте, тут не принято. Репутация, знаете!

Мы уже вошли в поселок. Она быстро и легко пошла вверх по крутой улочке. Задержалась, крикнула мне:

— А Пятницкую вспоминали? Хоть разочек? За эти годы?

Я не ответил. Она махнула мне рукой, свернула направо и вошла в тот самый дом, где жил паренек, из-за которого я приехал в этот глухой таежный поселок.

Долго стоял я на берегу реки. Стало совсем темно. Поселок после тяжелого рабочего дня сразу заснул, погасли огни. Было тихо. Только несильные порывы ветра потряхивали верхушки деревьев да неумолчно шуршала и шелестела река.

И тут впервые за эти тридцать четыре года с ослепляющей яркостью увидел я тот далекий морозный московский вечер.

Как давно это было! Тридцать четыре года — целая жизнь. И что за годы! Рушились города и страны. Гибли близкие и далекие. Народы исчезали в огне и дыму пожарищ, в газовых камерах и крематориях. Отчаяние и надежда попеременно разом охватывали миллионы людских сердец. Казалось, что же после этих ураганов могло сохраниться в человеческой памяти?! Но тот порыв души… Он, оказывается, жив.

После южного городка, в котором прошло мое детство, все тогда было внове для меня: сугробы снега, за которыми фырчали невидимые автомобили, звонкий скрип шагов, неожиданные таинственные повороты переулков и это погружение то в зеленоватый лунный свет, то в сиреневый сумрак. Спутники мои, Дима и Володя, перебрасывались короткими словами вроде «Застанем?», «Обещали!», от которых сердце мое начинало колотиться и сладко замирало.

В те первые месяцы моего студенчества новые товарищи приобщали меня к московской жизни. В жизни этой мне предчувствовалось нечто особенное, от чего захватывало дух и кружилась голова, какие-то сладостные тайны. Я не мог бы сказать какие, что-то неопределенное, прекрасное, высокое и в то же время низменное…

Мы свернули в небольшой заснеженный двор, по узкой тропинке гуськом прошли к высокой темной двери. Помню теплый печной дух коридора. Тусклую от пыли лампочку под потолком. Огромный в медных обручах сундук, на котором грудой лежали пальто, шубы, шапки. Тоненькая, темноволосая, темноглазая девушка со смехом торопливо обметала веником снег с наших ног. Мы пошвыряли наши по-студенчески