"Санта-Барбара". Компиляция. Книги 1-12 - Генри Крейн

Больной Адамс тихо хихикнул за спиной у дежурной сестры, а та, напуганная столь зычным выкриком и столь откровенным признанием Перла, резко обернулась к больному Адамсу и очень тихо, но грозно спросила:

— Вы что, находите это смешным, больной Адамс? Пациенты тут же опустили головы и принялись рассматривать носки своей обуви.

— Но ведь это деревце, джентльмены, было посажено специально для вас.

Перл вновь подбоченился.

— Я хочу, мадам, принести вам самые искренние извинения — он закатил глаза так, что сверкали только белки. — Вы знаете, сестра, Гейнер, я могу вам все объяснить: это последствия великой битвы, той битвы, которая вошла во все учебники, о которой писали самые знаменитые историки и которую знает самый маленький школьник Соединенных Штатов Америки.

— Знаете, что я вам хочу сказать? — сестра Гейнер тут же отреагировала на реплику Перла.

— Что, сестра, вы мне желаете сказать? — вновь подбоченился Перл.

— А вот, я вам хочу сказать: есть и другие больницы в нашем Штате и в них нет ни одного дерева, а на окнах — толстые стальные решетки. И там пациентам не на что смотреть, разве что на решетки.

— Сестра Гейнер, — вступилась за Перла Келли, — он не хотел, понимаете? Он не хотел, — Келли как могла вежливо улыбнулась.

Сестра Гейнер улыбнулась ей в ответ, но это была улыбка змеи, если бы только змеи могли улыбаться

— Хочу вас всех предупредить, — сестра оглядела всех больных, как бы ощупала их всех холодным взглядом, — если такие фокусы будут продолжаться, то нам доведется с доктором Роулингсом отменить праздник, который мы собирались организовать. Мы отменим четвертое июня.

— Да разве можно отменить этот праздник? Это величайший день нашей нации, — Перл торжественно вскинул над собой руку.

Сестра Гейнер вся изогнулась — теперь она напоминала кобру, изготовившуюся к прыжку.

— Так что советую вам всем подумать, а особенно подумайте хорошенько вы, мистер Капник, — прошипела сестра Гейнер и тихо прошелестев своим накрахмаленным халатом, вышла из общей комнаты.

Когда за сестрой Гейнер тихо затворилась дверь, то в общей комнате еще долго витал, как эхо, ее холодный шипящий голос:

"Подумайте! Подумайте!"

От этого всепроникающего голоса больным сделалось не по себе.

Келли как будто бы сжалась, ощутив, что над ней и над Перлом сгущаются тучи и что сестра Гейнер что‑то заподозрила.

Мэри расхаживала по гостиной с уже холодной чашкой чая в руке. Она то и дело поглядывала на окна, напряженно прислушивалась к шагам на улице. Наконец, дверь распахнулась и в дом вошел Мейсон. Он был небрит и выглядел очень взволнованно.

— О! Наконец‑то, — взволнованно проговорила Мэри, — я так волновалась…

— Что, ты хочешь сказать, будто меня очень долго не было? — Мейсон вошел в комнату и поправил измятый воротник рубахи.

— Куда ты ходил? — поинтересовалась Мэри.

— Не знаю. Не знаю, дорогая, мне кажется, я просто переставлял ноги… Куда‑то брел… пытался избавиться от боли, но она так и не ушла, — Мейсон крепко сжал виски, затем встряхнул головой и отбросил волосы со лба.

— Ничего, успокойся, — ласково проговорила в ответ Мэри.

— Я думал, злость уйдет, думал, оставит меня, но она со мной, она при мне и разъедает душу, как ржавчина разъедает металл, — Мейсон старался не смотреть на Мэри.

— Я сделала… — проговорила Мэри, но потом запнулась, не окончив фразы, — иногда мне кажется, как будто ничего и не было.

От этих слов Мейсон вздрогнул и обернулся к Мэри. Та, не выдержав его вопросительного взгляда, опустила голову и посмотрела в глубину чашки, где плескалась холодная золотистая жидкость.

Она принялась поворачивать чашку в руках и чаинки медленно начали кружиться, словно черный снег. Но потом она прекратила движения и чаинки замерли как маленькие мошки в куске янтаря.

— Мэри, ведь он тебя изнасиловал. Ты всегда доверяла ему, — как‑то отчужденно, с болью в голосе произнес Мейсон.

— Теперь, Мейсон, ты это уже знаешь.

— Конечно, теперь я знаю, но очень жалею о том, что не узнал это раньше, о том, что не узнал это от тебя, Мэри. Если бы ты мне рассказала, то этого мерзавца давным–давно бы судили, неужели ты не понимаешь? — Мейсон напрягся и приблизился к Мэри, — неужели тебе все еще не ясно, то, что он сделал с тобой — подсудное дело?

Мейсон хотел заглянуть в глаза Мэри, чтобы увидеть там одобрение своим словам, но Мэри стояла потупив взор, все так же меланхолично вращая чашку с остывшим чаем в дрожащих пальцах.

— Изнасилование — это преступление, даже если оно совершено человеком, который зовется мужем, — твердым голосом говорил Мейсон.

Казалось, он сейчас стоит не в гостиной дома, а в зале суда и перед ним не его возлюбленная, которая ему дороже всего на свете, а присяжные заседатели, и он пытается втолковать–им что произошло.

От холода, звучавшего в голосе Мейсона и от той убежденности, с которой он произносил слова, Мэри стало не по себе, она даже испугалась.

— Изнасиловать человека, согласись, — это страшное преступление.

— Нет! Нет! Мейсон, не убеждай меня, не убеждай обратиться в суд. Я никогда на это не соглашусь, даже если ты будешь во сто крат более убедителен и красноречив.

— Мэри, я не хочу, чтобы ты предлагала мне подставить правую щеку, после того как меня ударили по левой. Я никогда на это не пойду, никогда!

— Но послушай, Мейсон, — Мэри оторвала свой взгляд от медленно падающих чаинок, — я не хочу, чтобы это произошло, я не хочу судебного разбирательства, я не хочу огласки.

Мейсон видел глаза Мэри, видел как они постепенно становятся все более влажными, как Мэри пытается сдержать себя, но это ей не удается.

— Пойми меня, Мейсон, мне не пережить подобной мерзости еще один раз, не пережить…

Слеза сорвалась и медленно покатилась по ее щеке. Мейсон хотел рвануться и вытереть слезу, но Мэри в этот момент отошла от него и опустила голову. Она стеснялась своих слез, ей очень не хотелось, чтобы Мейсон видел ее слабой и беззащитной.

— Но пойми, Мэри, — все таким же убежденным голосом произнес Мейсон, — поступок Марка, то что он сделал, не может оставаться безнаказанным.

— Но, Мейсон, пойми, ребенок родится и