Золотой век русской поэзии - Вильгельм Карлович Кюхельбекер

Вхожу с волнением под их священный кров;

Мой слух в сей тишине приветный голос слышит;

Как бы эфирное там веет меж листов,

     Как бы невидимое дышит;

Как бы сокрытая под юных древ корой,

С сей очарованной мешаясь тишиною,

Душа незримая подъемлет голос свой

     С моей беседовать душою.

И некто урне сей безмолвный приседит;

И, мнится, на меня вперил он темны очи;

Без образа лицо, и зрак туманный слит

     С туманным мраком полуночи.

Смотрю… и, мнится, все, что было жертвой лет,

Опять в видении прекрасном воскресает;

И все, что жизнь сулит, и все, чего в ней нет,

     С надеждой к сердцу прилетает.

Но где он?.. Скрылось все… лишь только в тишине

Как бы знакомое мне слышится призванье,

Как будто Гений путь указывает мне

     На неизвестное свиданье.

О! кто ты, тайный вождь? душа тебе вослед!

Скажи: бессмертный ли пределов сих хранитель

Иль гость минутный их? Скажи: земной ли свет

     Иль небеса твоя обитель?..

И ангел от земли в сиянье предо мной

Взлетает; на лице величие смиренья;

Взор к небу устремлен; над юною главой

     Горит звезда преображенья.

Помедли улетать, прекрасный сын небес;

Младая Жизнь в слезах простерта пред тобою…

Но где я?.. Все вокруг молчит… призра́к исчез,

     И небеса покрыты мглою.

Одна лишь смутная мечта в душе моей:

Как будто мир земной в ничто преобратился;

Как будто та страна знакомей стала ей,

     Куда сей чистый ангел скрылся.

1815

Лесной царь[57]

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник;

Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» —

«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул;

Он в темной короне, с густой бородой». —

«О нет, то белеет туман над водой».

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;

Веселого много в моей стороне:

Цветы бирюзовы, жемчужны струи;

Из золота слиты чертоги мои».

«Родимый, лесной царь со мной говорит:

Он золото, перлы и радость сулит». —

«О нет, мой младенец, ослышался ты:

То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей

Узнаешь прекрасных моих дочерей;

При месяце будут играть и летать,

Играя, летая, тебя усыплять».

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:

Мне, вижу, кивают из темных ветвей». —

«О нет, все спокойно в ночной глубине;

То ветлы седые стоят в стороне».

«Дитя, я пленился твоей красотой:

Неволей иль волей, а будешь ты мой». —

«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;

Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Ездок оробелый не скачет, летит;

Младенец тоскует, младенец кричит;

Ездок погоняет, ездок доскакал…

В руках его мертвый младенец лежал.

1818

К мимо пролетевшему знакомому гению[58]

Скажи, кто ты, пленитель безымянный?

С каких небес примчался ты ко мне?

Зачем опять влечешь к обетованной,

Давно, давно покинутой стране?

Не ты ли тот, который жизнь младую

Так сладостно мечтами усыплял

И в старину про гостью неземную —

Про милую надежду ей шептал?

Не ты ли тот, кем всё во дни прекрасны

Так жило там, в счастливых тех краях,

Где луг душист, где воды светло-ясны,

Где весел день на чистых небесах?

Не ты ль во грудь с живым весны дыханьем

Таинственной унылостью влетал,

Ее теснил томительным желаньем

И трепетным весельем волновал?

Поэзии священным вдохновеньем

Не ты ль с душой носился в высоту,

Пред ней горел божественным виденьем,

Разоблачал ей жизни красоту?

В часы утрат, в часы печали тайной,

Не ты ль всегда беседой сердца был,

Его смирял утехою случайной

И тихою надеждою целил?

И не тебе ль всегда она внимала

В чистейшие минуты бытия,

Когда судьбы святыню постигала,

Когда лишь Бог свидетель был ея?

Какую ж весть принес ты, мой пленитель?

Или опять мечтой лишь поманишь

И, прежних дум напрасный пробудитель,

О счастии шепнешь и замолчишь?

О Гений мой, побудь еще со мною;

Бывалый друг, отлетом не спеши;

Останься, будь мне жизнию земною;

Будь ангелом-хранителем души.

1819

Невыразимое

Отрывок

Что наш язык земной пред дивною природой?

С какой небрежною и легкою свободой

Она рассыпала повсюду красоту

И разновидное с единством согласила!

Но где, какая кисть ее изобразила?

Едва-едва одну ее черту

С усилием поймать удастся вдохновенью…

Но льзя ли в мертвое живое передать?

Кто мог создание в словах пересоздать?

Невыразимое подвластно ль выраженью?..

Святые таинства, лишь сердце знает вас.

Не часто ли в величественный час

Вечернего земли преображенья —

Когда душа смятенная полна

Пророчеством великого виденья

И в беспредельное унесена, —

Спирается в груди болезненное чувство,

Хотим прекрасное в полете удержать,

Ненареченному хотим названье дать —

И обессиленно безмолвствует искусство?

Что видимо очам – сей пламень облаков,

По небу тихому летящих,

Сие дрожанье вод блестящих,

Сии картины берегов

В пожаре пышного заката —

Сии столь яркие черты —

Легко их ловит мысль крылата,

И есть слова для их блестящей красоты.

Но то, что слито с