Оноре де'Бальзак - Сочинения
– Разве я не прав, боготворя ее? – сказал Калист.
– Но к чему приведет тебя эта любовь? – воскликнула баронесса. – Ах! дитя мое, как опасны женщины с такими благородными чувствами! Дурных можно меньше опасаться. Женись на Шарлотте де Кергаруэт, выкупи две трети наших фамильных земель. Продав несколько ферм, мадемуазель де Пен– Холь может сделать это великое дело и будет заботиться о твоих владениях. Ты можешь оставить твоим детям хорошее имя, хорошее состояние…
– Забыть Беатрису? – сказал Калист глухим голосом, устремив глаза вниз.
Он оставил баронессу и пошел к себе, чтобы ответить маркизе. Г-жа дю Геник запечатлела в своем сердце письмо г-жи де Рошефильд; ей хотелось знать, на что может надеяться Калист. В эти часы, шевалье дю Хальга гулял обыкновенно со своей собачкой; баронесса, уверенная, что встретит его на прогулке, надела шляпу, шаль и вышла. Видеть баронессу дю Геник в Геранде в другом месте, кроме церкви или на двух аллеях, излюбленном месте праздничных прогулов, в сопровождении мужа и мадемуазель де Пен-Холь, было таким необычайным явлением, что по всему городу через два часа только и было разговору при встрече:
– Г-жа дю Геник выходила сегодня, вы знаете?
Вскоре эта новость достигла ушей мадемуазель де Пен-Холь, которая сказала племяннице:
– У дю Геников происходит что-то особенное.
– Калист безумно влюблен в красавицу маркизу де Рошефильд, – сказала Шарлотта, – мне нужно бы уехать из Геранды и возвратиться в Нант.
В эту минуту, шевалье дю Хальга, удивленный тем, что его искала баронесса, отвязал свою Тизбе, видя, что ему невозможно делить свое внимание.
– Шевалье, занимались ли вы когда-нибудь романами? – спросила баронесса.
Капитан дю Хальга самодовольно выпрямился. Г-жа дю Геник, не упоминая ни про сына, ни про маркизу, повторила ему любовное письмо и спросила, как надо понимать такой ответ. Шевалье насторожился и гладил подбородок, слушая и изредка делая маленькие гримасы. Наконец, он с хитрым видом посмотрел пристально на баронессу.
– Когда кровные скакуны должны брать барьеры, они сначала подходят и обнюхивают их, – сказал он. – Калист будет счастливейшим малым на свете.
– Тише, – сказала баронесса.
– Я нем. Прежде, это было моим единственным преимуществом, – сказал старый шевалье. – Погода хорошая, – продолжал он, помолчав, – ветер северо-восточный. Черт возьми! Как шла хорошо по этому ветру «Красавица-Курица» в тот день, когда… Но, – вдруг сказал он, – у меня звенит в ушах и боль в боках, погода переменится. Вы знаете, что битва, которую выдержала «Красавица-Курица», стала так известна, что женщины даже носили уборы ее имени. Г-жа де Кергаруэт первая явилась в оперу в таком уборе. «Вы причесаны, как победительница», сказал я ей. Эти слова стали повторять во всех ложах.
Баронесса снисходительно слушала старика, который, верный законам галантности, проводил ее до переулка, оставив Тизбе. У шевалье вырвалась тайна рождения Тизбе; Тизбе была внучка очаровательной Тизбе, собачки адмиральши де Кергаруэт, первой жены графа де Кергаруэт. Этой последней Тизбе было восемнадцать лет. Баронесса быстро вбежала к Калисту, чувствуя себя так легко и радостно, точно сама любила. Калиста не было; Фанни увидала на столе сложенное, но не запечатанное письмо, адресованное г-же де Рошефильд. Непреодолимое любопытство толкнуло встревоженную мать прочесть ответ сына. Ее нескромность была жестоко наказана. Она почувствовала ужасную боль, увидав, в какую пропасть толкает Калиста его любовь.
Калист Беатрисе.
«Что значит для меня род дю Геник, особенно в наше время, дорогая Беатриса! Имя «Беатриса» – все для меня: ее радость – моя радость; ее жизнь – моя жизнь; ее счастье – мое счастье. Земли наши заложены уже два столетия и могут оставаться в таком положении еще два века; они отданы фермерам, и отнять их не может никто. Религия моя – видеть вас, любить вас. Мысль о женитьбе сводит меня с ума. Двух Беатрис не существует, я женюсь только на вас, хотя бы пришлось ждать для этого двадцать лет; я молод, а вы останетесь всегда такой же прекрасной, как теперь. Мать моя святая женщина, и я не смею осуждать ее, но она никогда не любила. Я понимаю теперь, как много она потеряла, и какую жертву пришлось ей принести. Вы, Беатриса, научили меня еще больше любить мою мать; в моем сердце она живет вместе с вами, эта единственная ваша соперница, и надо ли говорить, что вы царите в нем безраздельно. Доводы ваши оказались бессильны для моего ума. Скажите мне слово, я попрошу Камиль, и она сама уверит вас, что я не люблю ее. Она расширила мой умственный кругозор, – и только. С тех пор, как я увидел вас, она сделалась для меня сестрой, другом; и кроме дружбы у нас нет никаких других прав друг на друга.
Я видел в ней женщину до момента встречи с вами. Вы мне доказали обратное. Камиль плавает, охотится, ездит верхом, курит, пьет, пишет, анализирует сердца и книги; в ней нет никакой женственности, – она сильна и крепка, как мужчина. В ней нет ни ваших легких движений, ни вашей походки, напоминающей полет птиц, нет вашего нежного голоса, вашего чистого взгляда, ваших грациозных манер. Она просто Камиль Мопен – и только. В вас же соединено все, что я люблю. При первой моей встрече с вами, мне показалось, что вы созданы для меня. Вы смеетесь, конечно, над этим чувством, но оно растет все больше и мне кажется невозможным теперь быть разъединенным с вами. Вы моя душа, и жизнь без вас не мыслима для меня. Дайте же мне любить вас. Убежим в страну, где мы будем одни, и в сердце вашем останется только Бог и я. Мать моя, которая любит вас уже теперь, приедет провести с нами несколько дней. В Ирландии столько замков, и семья, моей матери предложит нам один из них. Боже мой! уедемте! Корабль с матросами умчит нас раньше, чем узнают, куда скроемся мы от света, которого вы так боитесь. Вас не любили, я чувствую это, читая ваши письма, и если бы не существовали причины, о которых вы говорили, вы отдались бы моей любви. Святая любовь, Беатриса, стирает прошлое. При виде вас возможно ли думать о чем-нибудь другом? Любовь моя так сильна, что если бы вы были даже в тысячу раз хуже, я обожал бы вас, как самое святое существо.
Чувство мое к вам вы называете оскорблением? Ах, Беатриса! Любовь такого благородного ребенка (ведь так называете вы меня) осчастливила бы королеву. Итак, влюбленные мы уйдем завтра в скалы, к морю. Подарите мне день счастья, и эта ничтожная милость, не оставляя воспоминания в вас, составит для Калиста целое богатство…»
Баронесса выронила письмо, не докончив его. Опустившись на колени, она мысленно произнесла молитву, прося Бога спасти сына от безумия, удалить его с ложного пути, на котором он стоял.
– Что ты делаешь? – спросил Калист.
– Молюсь за тебя, – ответила мать, смотря на сына глазами, полными слез. – Я сделала большую ошибку, прочитав это письмо: мой Калист сошел с ума.
– Это самое приятное безумие, – сказал юноша, целуя мать.
– Мне очень бы хотелось видеть эту женщину.
– Отлично, мама. Завтра мы едем в Круазиг, – выйди на плотину. – Он запечатал письмо и уехал в Туш. Баронесса была сильно взволнована. Инстинктом сознавала она, что чувство сына как бы поддерживал другой, вполне опытный человек. Казалось, Калист писал к Беатрисе, по совету шевалье дю Хальга.
Глупым и недалеким существам доставляет, вероятно, удовольствие играть чужой душой, расставляя ей сети. Беатриса знала, что стоит ниже Камиль. Это сказывалось не только в умственных способностях, доходящих до гениальности, но также и в умении чувствовать, в силе любви, переходящей в страсть.
Когда Калист приезжал в Туш, летя с пылкостью первой любви на крыльях надежды, маркиза ощущала живой восторг быть любимой этим прелестным юношей.
Она не хотела поддаваться этому чувству, всеми силами старалась побороть этот каприз («capriccio», как говорят итальянцы), думая таким образов подняться на один уровень с подругой. Она была счастлива сознанием, что приносит жертву для Камиль. Одни француженки обладают тем особенным, неуловимым кокетством, которое дает им превосходство над другими женщинами. В маркизе это кокетство доходило до совершенства. Сопротивляясь такой массе искушений, она в душе прислушивалась к чудным, полным похвал напевам добродетели.
Обе женщины, бесстрастные на вид, полулежали теперь на диване, в маленькой уютной гостиной, среди массы цветов. Окно было открыто. Южный палящий ветер подергивал серебристою зыбью соленое озеро, расстилавшееся перед их глазами. Солнце ярко золотило песок.
В душе они были настолько взволнованы, насколько природа казалась покойной, отдыхая под влиянием света и тепла, под безоблачным кровом лазурного неба. Запутанная как бы в колесах машины, которую сама она привела в движение, Камиль зорко следила за собой около своего проницательного дружественного врага, которого она сама засадила в одну клетку с собой.
