Романеска - Тонино Бенаквиста
Они могли бы, несмотря ни на что, приспособиться к гнусности этого века, если бы тот не был так спесив и категоричен. Потрясенные омерзительным словесным поносом, которым страдало человечество, они проникли в виртуальные библиотеки и заблудились там в лабиринтах рассуждений, при помощи которых самовыражались политики и рядовые граждане, интеллектуалы и простые люди, священнослужители и миряне, которых в свою очередь комментировали аналитики, эксперты и наблюдатели, все имевшие твердое намерение всё объяснить, все обладающие исключительным правом на истину, все убежденные в том, что у них есть совесть, но при этом лишенные сомнения в чем бы то ни было. Влюбленным вспомнилось, как они целый год приручали слова, пытались воспроизводить их с помощью пера, учились артикулировать свои мысли. Самая короткая фраза была для них тогда и мукой, и победой, а как счастливы были они оттого, что другой смог ее прочесть! И вот человек развратил, разорил язык, и ради чего!
Познав сначала мракобесие, потом свет, влюбленные могли бы обратиться с посланием к людям, пока те не уничтожили самих себя. Поведать им, как упорно Бог стремится сохранить свою непроницаемость и что по Ему одному известным причинам, вне всякого сомнения возвышенного характера, Он предпочитает оставаться глухим, немым и недосягаемым и наказывать свои творения за неуважение к Его высшему и непостижимому замыслу. Что же до дьявола, то у того есть лишь одно положительное качество — терпение, ведь, чтобы внести свой вклад в конец света, ему ни к чему напрягать воображение, — знай жди да посматривай, как в театре, наслаждаясь таким изобилием вредоносной креативности, что иногда можно подумать, что это он — именно он, а не Бог — создал человека по своему образу и подобию.
Но как не прослыть сумасшедшим среди сегодняшних пророков и прорицательниц? Как достучаться до людей, уставших от поучений?
На этой вращающейся вспять Земле влюбленные предпочли пойти другим путем и дожить украденную у них жизнь в каком-нибудь укромном месте, где нет бедствий разрушительнее цунами.
В более суровые времена им не нужны были ни фонари, чтобы найти дорогу во тьме, ни конная полиция, чтобы чувствовать себя защищенными, ни государственные средства, чтобы кормиться, ни медикаменты, чтобы лечиться. После того как они навлекли на себя ярость безумного короля, побороли лихорадку в пустыне, леденящий холод, мучительный голод, познакомились с ордами головорезов, сбежали из лечебницы для душевнобольных, из тюрьмы, из клетки, из княжеского дворца, после того как их не достали ни пуля, ни кинжал, они ни от кого ничего больше не ждали: пусть только система оставит их в покое, а они оставят в покое систему.
*
Она снова стала сборщицей, но в современном варианте: ждала, когда закроются рынки, чтобы поспорить с другими нищими за испорченные продукты. Зверолов стал приворовывать, запрятав подальше стыд, ибо прежде ни при каких обстоятельствах ему не доводилось отнимать у кого бы то ни было его добро. Не имея ни сил, ни желания обустраиваться в эпохе, которая не вызывала у них уважения, они вскоре придумали средство выживания, снова сделавшись прежними «деревенщинами».
Из подобранных где-то старых вещей они смастерили себе рубаху, юбку, штаны, шапку, сандалии, похожие на те, что носили в юности. Вернувшись к языку той эпохи, они создали нечто вроде дуэта и стали исполнять фаблио, которым сами когда-то рукоплескали. Песня «Старый хоровод» была встречена громкими «браво», а «Сто восемьдесят дев» до краев наполнила их кружку монетами.
Сто восемьдесят дев в Руане
танцуют на мосту стеклянном.
Стекло разбилось, и упали девы.
Король английский, мимо проезжая,
приветствовал их всех, кроме одной, красивой самой.
«Ты не приветствовал меня, король проклятый».
«Я не приветствовал тебя, ибо не дева ты».
К номерам фривольного содержания, которые всегда давали полный сбор, они добавили небольшие нравоучительные сценки: «Два горожанина и крестьянин», «Старуха и рыцарь» в сокращенном варианте, чтобы прохожим было понятнее. Для них, прохожих, эти выступления на закате дня были своего рода «минутой духовности», а вечерами такие минуты особенно ценны. Средневековье внушало доверие, его жестокость, нищета забывались, высвечивая в памяти лишь вековые истины, остававшиеся непреложными, пока люди не увлеклись собственными речами. В конечном счете они дождались своего Возрождения точно так же, как современные люди ждут своего.
И так, вырядившись как крепостные крестьяне, они скитались по папертям и рыночным площадям, удивляясь, что их узнают и даже ждут, как сами они поджидали когда-то приезда бродячих актеров. Заслышав в переходах метро звук свирели, постоянные зрители замедляли шаг, чтобы послушать песенку, повторяя вполголоса слова, хранившиеся в коллективной памяти. Трубадуры имели обыкновение заканчивать свой концерт печальной кантиленой на два голоса, исполняя ее скорее для собственного удовольствия, чем для публики, неспособной оценить ее искренность. Песня «Пришли на нашу свадьбу», написанная в тот самый год, когда их казнили, считалась в наши дни украшением галантного репертуара. Начинал мужчина: «Поймал в свои силки я нежную красотку», ему каноном вторила женщина: «Нашла в лесу я чудо-паренька», после чего уже вместе они перечисляли трогательные и горькие эпизоды своей истории, пока наконец не добирались до ее печального конца: «Король сказал нам: „Коли нет в вас жалости ко мне, умрете вы тотчас“».
Среди нищих царила жесткая конкуренция, однако их дуэту она была нипочем, поскольку обычный попрошайка, сидящий с низко опущенной головой и протянутой рукой, мог предложить прохожему разве что угрызения совести, которых у того и так было предостаточно. Поэтому он предпочитал на несколько мгновений погрузиться в мечту, каковую возможность и предоставляли ему этот мужчина и эта женщина, бывшие, возможно, его предками. Не умея этого объяснить, зрители были уверены в достоверности того, что им представляли,
