Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Шэнь Цунвэнь
— А как Эрлао узнал, что я у реки?
— Он вернулся с реки с уткой, — смеясь, ответил человек, — видел тебя на пристани, даже пригласил без задней мысли домой посидеть, подождать деда, а ты его обругала.
— А кто такой Эрлао? — в изумлении тихонько спросила Цуйцуй.
— Ты не знаешь, кто такой Эрлао? — с не меньшим изумлением спросил человек. — Носун Эрлао с нашей улицы Хэцзе! Юэ Юнь же! Он и попросил меня проводить тебя!
В городе хорошо знали этого Носуна Эрлао!
Вспомнив свои бранные слова, Цуйцуй ужаснулась, устыдилась и дальше шла за факелоносцем в полном молчании.
Когда они взошли на гору и стали видны огни дома у реки, на том берегу тоже увидели огни факела, и дед тут же прыгнул в лодку, крича по пути хриплым голосом:
— Цуйцуй, это ты?
Та не ответила ему, пробормотав себе под нос:
— Нет, не Цуйцуй, Цуйцуй давно уж карпы в реке съели.
Она поднялась на лодку и человек, которого послал Эрлао, ушел со своим факелом, а дед, переправляя лодку, спросил:
— Цуйцуй, почему ты мне не отвечала, рассердилась на меня?
Та стояла на носу лодки и все еще молчала. Ее укоризна переплыла вместе с лодкой через речку, но испарилась, как только они дошли до дома и девочка увидела сомлевшего пьяного старика. Но другое — то, что принадлежало только ей и не касалось деда, на всю ночь погрузило ее в задумчивое молчание.
5
Прошло два года.
На оба праздника середины осени не было луны, поэтому ни любоваться ее сиянием, ни распевать друг другу песни — а мужчины и женщины пограничного городка в ту ночь только для этого и не ложились спать, — в установленный срок не получилось, вот почему оба праздника произвели на Цуй-цуй весьма блеклое впечатление. На оба же Новых года, как обычно, можно было посмотреть на танцы льва и дракона с фонарями, которые исполняли солдаты в гарнизоне или пришлые из других волостей; на маленьком плацу встречали весну и стоял оглушительный бой барабанов и гонгов. Когда наступил вечер пятнадцатого дня, солдаты из Чжэнганя[138], которые исполняли в городе танец льва и дракона, сняв рубашки, запускали повсюду хлопушки и потешные огни. В городском гарнизоне, в резиденции таможенного головы, в некоторых больших лавках на улице Хэцзе заблаговременно подготовили обрезки бамбуковых коленец или покрытые резьбой пальмовые стволы, а потом при помощи селитры, смешанной с сульфоуглем, запускали сотни-тысячи фейерверков. Бравые и озорные солдаты, раздевшись до пояса, ходили с фонарями и били в барабаны, дождь из обрывков маленьких хлопушек лился с кончиков длинных шестов на их обнаженные плечи; происходящее вызывало у всех небывалый восторг. После взрыва хлопушек запускали огни из большой трубы, привязанной к лавке; ее выносили на пустое место и поджигали кончик фитиля, который сперва с шипением разбрызгивал белое сияние; потом начинался пронзительный свист и постепенно превращался в страшный звук, подобный реву бури или рыку тигра; белое сияние взмывало ввысь на двадцать чжанов и, падая, разбрызгивало в небе цветной дождь. Солдаты с фонарями кружились в этих огненных цветах, словно не замечая их. Цуйцуй с дедом тоже смотрела на это веселье и радовалась, но эта радость, непонятно почему, все же не была такой сладкой и красивой, как на празднике лета.
Не в силах забыть того, что тогда случилось, на следующий праздник лета она снова отправилась в город на берег реки и долго смотрела на лодочные гонки; в самый разгар веселья неожиданно хлынул дождь, вымочив всех до нитки. Скрываясь от дождя, дед с внучкой и псом дошли до дома Шуньшуня и втиснулись в один из его уголков. Какой-то человек проходил мимо них со скамейкой на плечах. Цуйцуй узнала в нем того, кто год назад провожал ее до дома, и сказала деду:
— Дедушка, это вот тот человек провожал меня домой, он, когда шел с факелом по дороге, так похож был на разбойника!
Дед промолчал, но когда тот человек снова прошел перед ним, тут же схватил его всей пятерней и со смехом сказал:
— Ха-ха, вот ты какой! Зову его домой вина попить — а все никак, нешто боишься, что в вине яд будет, что отравлю тебя, эдакого сына неба!
Человек, увидев, что это старый паромщик, заметил и Цуйцуй и засмеялся:
— Цуйцуй, да ты выросла! Эрлао сказал, что тебя рыба на берегу слопает, так теперь эта рыба тебя и не проглотит!
Цуйцуй не промолвила ни слова, только улыбалась, не разжимая губ.
В этот раз, хотя из уст этого похожего на разбойника работника и прозвучало имя «Эрлао», сам Эрлао не появился. Из беседы деда и этого человека Цуйцуй поняла, что он отмечает праздник лета в Цинлантане[139], в шестистах ли ниже по течению. Не увидев в этот раз Эрлао, она, однако же, познакомилась с Далао[140], а также со знаменитым в этих краях Шуньшунем. После того как Далао вернулся домой с пойманной уткой, старый паромщик дважды похвалил ее упитанность, и Шуньшунь велел Далао отдать утку Цуйцуй. Узнав же о том, что дед и внучка живут в нужде и на праздник не могут приготовить цзунцзы[141], он подарил им много остроуглого лакомства.
Когда этот известный человек разговаривал с дедом, Цуйцуй притворялась, что разглядывает реку и ее берега, однако уши ее очень цепко ловили каждое слово. Человек сказал деду, что Цуйцуй очень красива, спросил, сколько ей лет и есть ли у нее жених. Хотя дед с большой радостью и много хвалил Цуйцуй, но в ее брачные дела посторонним лезть не разрешал, а потому насчет замужества отмолчался.
Когда они возвращались домой, дед нес утку и остальные вещи, а Цуйцуй освещала факелом путь. Они прошли вдоль городской стены; с одной стороны был город, с другой — вода.
— Шуньшунь и вправду хороший человек, —
