Демоническая женщина - Надежда Александровна Лохвицкая
– Какая вы стали молчаливая, – язвит хозяйка. – Вы все где-то витаете, парите…
– Мм… – отвечаю я.
– Ну, расскажите нам что-нибудь.
Это предложение способно заткнуть рот самой болтливой сороке в мире. Не знаю, нашелся ли хоть раз с тех пор, как затвердела земная кора, человек, который бы ответил:
– А, вот что я вам расскажу.
И пошел бы плавно рассказывать интересную историю.
Обыкновенный же человек отвечает просто:
– Я ничего не знаю.
Или:
– Я ничего не умею.
На первое ему говорят:
– Ну, наверное, что-нибудь да знаете!
А на второе кричат:
– Ну, как так не уметь. Вы, верно, просто не хотите.
– Да нет, я хочу, да только не могу…
Диалог этот может продолжаться до бесконечности, или пока вы не догадаетесь (на что способны только весною) воскликнуть:
– Э, да лучше вы сами что-нибудь расскажите.
Тяжело бывает осенью.
Тяжелее всего сознание полной безвыходности своего положения.
Если совершенно запереться от людей, то люди сами придут к вам и спросят:
– Как вы вообще?
Недавно видела я человека – душу общества. Он громко расспрашивал о вещах, до которых ни ему, ни кому-либо на свете не могло быть никакого дела, бодро и весело отвечал на вопросы, смеялся, так аппетитно потряхивая плечами, что казалось, будто на них эполеты.
Я следила за ним, замерев от восхищения.
– Ну, как вы вообще? – спрашивают его.
– Я-то? Да, как вам сказать, – помаленечку, как говорится – потихоньку, полегоньку. Вот теперь осень вступила в свои права, пошли дожди, станет сыро, – не правда ли? Ха-ха-ха!
Все соглашались, что он прав безусловно, а я думала:
«Вот бы мне так поговорить! Вот бы мне так!»
– Осень, вообще, всегда дождлива, – сверкал он новыми блестками. – Как осень, так и дождь, ха-ха-ха, так и дождь!
И опять никто не противоречил, и беседа текла мирно и сладко, как молоко в медовых берегах.
«Вот бы мне так! Вот бы мне так!»
И, увлеченная этим светлым образом, я решила взять себя в руки и твердой ногой ступить на путь светского общения.
Для начала выбрала я тихую, скромную семью, состоящую из чьего-то дедушки и чьих-то племянниц. Люди были добрые и не взыскали бы строго, если бы я оплошала на первый раз.
Пришла я к ним, когда все были в сборе, – за чаем после завтрака.
Племянницы хозяйничали около стола. Дедушка – старик серьезный, бровастый и глуховатый – всецело поглощен был личными делами: мял в чашке набухший от чая хлеб, подливал в него молока, подмешивал варенья и сверху еще подмасливал маслом.
Я, решив быть светской, с уважением смотрела на его хлопоты. Но он, кажется, не замечал этого. А может быть, притворялся.
Наконец дедушка деловито зачерпнул, попробовал и сердито оттолкнул чашку:
– Свиньи!
«Про кого бы это он?» – подумала я и решила, что так как стряпал пойло он сам, то и сказал «свиньи» про себя, но, из уважения к собственной старости, выразился во множественном числе.
Как тут быть? Душа общества, наверное, нашелся бы. Он бы как-нибудь захохотал, ввернул бы что-нибудь меткое про осень, и всем бы стало приятно.
И я, стараясь не слишком волноваться, прокашлялась и громко сказала старику от всей души:
– Осенью часто идет дождь, ха-ха!
И я засмеялась светло и приветливо.
Старик зашевелил на меня бровями.
– Что-с?
– Осенью часто идет дождь! – повторила я громче, но уже не могла засмеяться светло и приветливо.
– Что-о?
Старик отогнул ухо ладонью.
– Что вы говорите? Я не слышу!
– Осенью идет дождь! – крикнула я дрожащим голосом.
Он сердито двинул стулом.
– Что? Кто такой?
– Дождь осенью… осенью! – надрывалась я, чуть не плача.
– О чем она тут толкует? Ничего не понимаю! – повернулся старик к племянницам.
Племянницы испуганно метнулись к нему.
– Она говорит, что осенью дождь идет. Ах ты господи, – дождь идет! Ну! Говорит, что идет дождь! – кричали они ему в каждое ухо по очереди.
– До-ождь? – удивился старик, повернув голову к окну, посмотрел и вдруг разозлился: – Чего она врет! Никакого дождя нет!
Он сердито фыркнул, двинул креслом и вышел, хлопнув дверью.
Племянницы, смущенные и растерянные, предлагали мне чаю, лепетали о дедушкиной нервности и старости, видимо, мучились за меня и не знали, как быть.
Я ушла очень грустная.
Вот тебе и почтила старичка любезным разговором. И за что он на меня вскинулся? Конечно, сезон еще только начинается, я еще не вошла в колею, но должен же он был понять мои светские намерения.
И я решила загладить неприятное впечатление: как можно скорее забежать к старичку и спросить его мило и просто: как он вообще?
Лекарство и сустав
У одного из петербургских мировых судей разбиралось дело: какой-то мещанин обвинял степенного бородача-кучера, что тот его неправильно лечил.
Выяснилось дело так:
Кучер пользовался славой прекрасного, знающего и добросовестного доктора. Лечил он от всех болезней составом (как называли свидетели, «суставом») собственного изобретения. Состоял «сустав» из ртути и какой-нибудь кислоты – карболовой, серной, азотной – какой бог пошлет.
– Кто ее знает, какая она. К ней тоже в нутро не влезешь, да и нутра у ей нету. Известно, кислота, и ладно.
Пациентов своих кучер принимал, обыкновенно, сидя на козлах, и долго не задерживал.
Оскультацией, диагнозами и прогнозами заниматься ему было недосуг.
– Ты чаво? Хвораешь, что ли?
– Хвораю, батюшка! Не оставь, отец!
– Стало быть, хворый? – устанавливает кучер.
– Да уж так. Выходит, что хворый! – вздыхает пациент.
– У меня, знаешь, денежки-то вперед. Пять рублев.
– Знаю. Говорили. Делать нечего – бери.
Степенный кучер брал деньги и вечерком на досуге у себя в кучерской готовил ртуть на кислоте, подбавляя либо водки, либо водицы из-под крана, по усмотрению.
От ревматизма лучше, кажется, действовала вода, а для борьбы с туберкулезом требовалась водка.
Кучер тонко знал свое дело, и слава его росла.
Но вот один мещанин остался неудовлетворенным. Испробовав кучеровой бурды, нашел, что она слабовата. Попросил у кучера того же снадобья, да покрепче.
– Ладно, – отвечал кучер. – Волоки пять рублев, будет тебе покрепче.
На этот раз лекарство, действительно, оказалось крепким. После второго приема у мещанина вывалились все зубы и вылезли волосы. И он же еще остался недоволен.
И в результате степенному кучеру запрещена практика.
Воображаю, как негодуют остальные его пациенты. Ведь им, чего доброго, придется, в конце концов, обратиться к доктору и, вместо таинственного «сустава с кислотой покрепче», принимать оскверненные наукой йод, хинин да салициловый натр.
Русский человек этого не любит.
