Рассвет сменяет тьму. Книга вторая: Восставшая из пепла - Николай Ильинский

— Гребем к берегу…

А там уже притащили не толстое, но прочное бревно, намотали на него и закрепили цепь, ждали команды. Виктору поднесли граненый стакан самогона.

— Выпей, не то околеешь!

— Поднимайте бревно, — беря стакан, скомандовал Виктор и, крякнув, выпил спиртное, не отрывая стакана от губ. — Тяните, тяните! — крикнул он. — А то цепь ослабнет и кольцо соскочит с крючка, а лезть в воду еще раз неохота…

Десяток мужиков и парней дружно ухватились за бревно, легко подняли его и, подгоняя друг друга шутками и крепкими словцами, словно бурлаки, потянули цепь.

— Ну!

— Еще раз!..

— Взяли!

— Трактор бы сюда, не догадались…

— Давай, давай! — подпрыгивая и смеясь, кричала, подзадоривая взрослых, детвора.

Помогал мужикам и отец Серафим. Наконец, в воде что-то тронулось с места и вскоре на поверхности плеса показались черные борта понтонной секции, обвешанной зелеными и бурыми водорослями.

— Это целый корабль! — кричали мужики, скользили по траве, падали, тут же вставали и вновь упирались пятками в землю, тянули лодку. Ее нос высоко поднялся над водой. Еще и еще бежали люди из села, хватались за бревно, за цепь, за руки и рубахи друг друга — и тянули… Подминая под себя водоросли и редкий камыш, шелестевший у берега, лодка, как огромное черное чудище, медленно выползла на сущу. А когда остановилась, дети первыми полезли внутрь, подставляя друг другу плечи и хватаясь ручонками за высокие борта.

— Тут! Колокол тут!..

— Он в лодке! — радости нагорновцев не было конца.

Отец Серафим, одной рукой подхватив мокрые полы своей длинной одежды, а другой радостно и часто крестился. На Виктора собравшиеся смотрели, как на героя, он смущался и отводил глаза.

— Ну, что вы, просто я вспомнил о колоколе… Митька и Тихон, будь они живы, сделали бы то же самое… Даже быстрее, чем я, они знали, где он спрятан… Пусть этот колокол станет им памятью… Как только он зазвенит, мы будем думать: это разговаривают с нами ребята, что они не погибли, они живы!..

Женщины всплакнули, а одна заголосила. Ее никто не остановил. В Нагорном уважали тех, кто мог хорошо голосить. Именитых плакальщиц уважали во всей округе.

Вечером Анисья Никоновна растирала перваком спину и грудь сына, которого начал трясти озноб.

— Надо было тебе, больному, лезть в речку, — ворчала недовольная мать, — что там здоровых не было? Не жалеешь себя, пожалел бы мать и отца…

— Все будет в порядке, мама, — отвечал Виктор, мелко стуча зубами и шутил: — Этот первак внутрь бы, а ты тратишь его на спину.

— Хватить и унутрь… Я вот тебе чайку на малиннике заварю, быстро пропотеешь и простуду как рукой снимет… Лежи, — и она набрасывала поверх одеяла полушубки и еще какую-то одежду.

Потея под такой тяжестью, Виктор вспомнил военные зимы и весны, когда приходилось по несколько часов в воде с ледяной крошкой стоять, сидеть и даже лежать. И ничего, никакая хвороба не приставала. А теперь расслабился, возгри распустил — вот и отбивают зубы чечетку. Еще думал он о Екатерине. От Анны узнал, что, не найдя Оськи в Нагорном, милиция якобы собирается поехать в соседний район. Оська будто бы, по словам его матери, вынужденной сознаться милиционерам, намеревался поехать к Екатерине. «Не зря навострил он туда лыжи, — с горечью подумал Виктор, — стало быть, между ними что-то было… Но все равно, надо было бы сходить туда, самому все разузнать…»

На второй день утром в разговоре с ним и Анна разводила руками:

— Не понимаю!.. Может, и я что-то проглядела, может, у них действительно была любовь, да Катька скрывала от меня, неужели она такая хитрая? — а потом Анна почему-то внимательно посмотрела на Виктора. — Послушай, водолаз, боюсь, как бы колокол не вышел тебе боком… Нет, ты правильно поступил… Все Нагорное за это тебя хвалит, но… У тебя в кармане партийный билет, а ты церковными делами занимаешься: поймут ли тебя в райкоме партии? Один Жигалкин там чего стоит! Загрызет он тебя!

— В военкомате, точнее, в органах госбезопасности, уже начали грызть, — отмахнулся Виктор. — Всех собак на меня вешают… Не удивлюсь, если в предатели запишут… А колокол, Аня, созывать людей будет, для меня это теперь важнее всего… Не поверишь, вроде смысла жизни!

Но в тайне он все же тревожился. Виктор знал и видел, сколько солдат, вынесших все тяготы войны на своих плечах, собственной кровью и славой добывших победу, страдало даже из-за малейших недоразумений, из-за какого-нибудь слова в письме, обнаруженного военной цензурой, из-за окружения не по своей вине, из-за плена, из-за того, что просто остались живыми, а не наложили на себя руки.

X

Солнце клонилось к западу, устало сбрасывая потоки пекла на камышовые и соломенные крыши хат Завального. Екатерина долго и тоскливо смотрела в окно на низкорослый, уже начавший червонеть куст сирени, на котором устроили произвол крикливые воробьи. Неясное, но тяжелое предчувствие томило девушку. Она явно скучала по Нагорному, по подругам, соседям, хотя они давно уже косо поглядывали в ее сторону: то дочь единоличника, то дочь полицая, то дочь осужденного за измену Родине — было о чем думать! Правда, ее лично ни в чем не обвиняли, не она заставила отца одеть форму полицая. Но когда мать, Аграфена Макаровна, ходила по дворам, упрашивая односельчан подписать бумагу, свидетельствующую, что ее муж хотя в полиции и служил, но ничего плохого жителям Нагорного не делал, Екатерина отказалась следовать за ней.

— Мне стыдно за него, — сказала она тогда.

Все это время ее не покидала мысль о Викторе. По слухам, которые доходили до Завального, Екатерина знала, что Виктор жив, хотя и был тяжело ранен, но о том, что он уже дома, не знала.

— Ну где же тетя Лида? — оторвала Екатерина взгляд от окна и стала бесцельно ходить взад и вперед по хате. — Пора бы вернуться…

— Задержалась где-нибудь, — кивнула головой Аграфена Макаровна. — Может, помогает старикам… Всякое случается, дочка.

Лидия Макаровна, сестра Аграфены, пошла проведать престарелых родителей мужа, погибшего на фронте, и почему-то долго там задержалась. Шаги и стук в сенях обрадовали Екатерину.

— А вот и тетя, легка на помине…

Дверь резким рывком распахнулась настежь, и на пороге, как в дурном сне, возник незнакомый мужчина. Большие глаза девушки еще больше округлились. Небритый и какой-то растрепанный человек испугал ее. Он вошел, плотно закрыл за собой дверь. В густых черных зарослях усов и бородки показались белые зубы. Незнакомец улыбнулся.

— Не узнала меня, Катя?