Земля под снегом - Эндрю Миллер

Он прошел через шиппон обратно во двор. У скобы для очистки обуви при входе в дом стянул с ног сапоги. На кухне кошка спрыгнула со стола, где вылизывала кастрюлю из-под спагетти. Прыжок не был паническим, она ни от чего не спасалась, просто заняла более защищенную позицию под столом. Около кастрюли стояла корзинка с яйцами. Яйца не были вымыты, кастрюля тоже.

На полу возле «рейберна» он увидел кружку, подушку и книгу. Поднял книгу и кружку, поставил кружку в раковину и стал исследовать книгу. Ее любовь к чтению, думалось ему, хоть немного, да компенсирует разницу в их образовании. Но «Венера плюс икс»? И все прочее, что она приносила из библиотечного фургона, с летающими тарелками на обложках, с астронавтами и красными планетами. Он предлагал ей кое-что другое. Ей могла бы, например, понравиться Вирджиния Вулф. У него в университете были знакомые девушки, которые восхищались ее книгами и, вероятно, хотели ею быть. Есть в этом фургоне Вирджиния Вулф? В ответ она посмотрела на него – глаза широко открыты, взгляд не слишком дружелюбный, – а затем повернулась к кошке: «Есть в этом фургоне Вирджиния Вулф?»

Права была, конечно. Не его дело, какие книги она читает. Нечего ему в это лезть. И «Венера плюс икс», вполне возможно, не менее интересна, чем нечто бесконечно тонкое про маяк.

Он долил чайник и поставил на плиту. Открыл топку и с минуту блаженствовал, подставив лицо напору тепла. Всыпал еще угля из ведерка (ведерко тоже осталось от мистера Эрла), закрыл стальную дверцу и отправился наверх. Дверь спальни была приоткрыта. Он тихо вошел. Комната все еще была занавешена. Он встал у изножья кровати. Будильник на стуле с его стороны показывал десять минут двенадцатого. Для молочного фермера время ланча. Он пытался увидеть, как поднимается и опускается одеяло, уловить ритм ее дыхания, но в этом грибном, сероватом свете не было ясных очертаний, просто одна мягкость плавно переходила в другую.

– Рита…

Он ждал. Не шевелился. Наклонился ближе, вгляделся в голову на подушке, утонувшую в сумраке, и различил наконец биение жилки на виске. Подумал, не забраться ли туда, не лечь ли рядом, чтобы почувствовать ее тепло – мол, теперь всё, теперь ты в безопасности. Еще несколько секунд на нее смотрел, а потом вернулся в кухню, думая, что неплохо было бы иметь друга, с которым можно поделиться: моя жена то, моя жена это. Стэнхоуп, его лучший друг в Оксфорде, был сейчас в Южной Америке. Полгода назад он написал из Аргентины, что там первозданный край, где можно отличиться на любом поприще. Ярмарочные люди – старый Ричи и ему подобные – друзьями не были. Через десять лет разве что, если он тут пробудет столько. Брат Чарли был когда-то, но не сейчас. (В каком-нибудь фильме о побеге из концлагеря Чарли – тот, кого в ночь решительных действий вдруг не оказывается на месте: струсил или, может быть, сидит у коменданта, пьет шнапс.) Их отец, насколько он мог судить, был к дружбе в принципе не способен, и это, кажется, ему не мешало. Трудно сказать, много ли ободряющего можно отсюда извлечь.

А Рита? С кем она дружила? Были «девушки», с которыми она жила до замужества, которые пришли в бюро регистрации обсыпать их конфетти; но с ними ей, похоже, не составило труда распрощаться. В ее рассказах фигурировали и другие – впрочем, не все рассказы звучали вполне правдиво. Дружок детства, шалопай, с которым она кочевала по неким сельским краям, был, считал он, скорее выдумкой, кем-то из книжки.

В ее комнате в Бристоле – визит на раннем этапе отношений – он обнаружил под кроватью фотоальбом с очень немногими снимками и со следами клея на нескольких пустых местах. Вся первая страница была отдана ее отцу в военной форме, с фотоаппаратом на шее; на заднем плане серая смазанная громада танка, внизу чернилами: «11-я бронетанковая дивизия, апрель 1945».

В числе других снимков были три-четыре фото улыбчивого блондина, большей частью сделанные в заведении, похожем на паб. На одной фотографии в конце альбома, не приклеенной, Рита сидела на колене у небелой женщины; судя по одежде (ее было немного), они участвовали в некоем шоу. Позже он понял, что это, вероятно, Глория, единственная, может быть, настоящая Ритина подруга, которая внезапно перестала ею быть. Он листал альбом, пока Рита в общей кухне готовила, как всегда, что-то несъедобное. Когда услышал, как она поднимается по лестнице, затолкнул альбом обратно в темноту под кроватью и подумал: как приятно, какое это облегчение – быть свободным от прошлого.

Он приготовил чай, залив кипятком ее спитую заварку. Поискал что-нибудь съедобное. То, что было в холодильнике, следовало выбросить, даже курам этого не дашь. Нашел кусок сыра – острого чеддера, от которого горело во рту, нашел остатки нарезанного белого хлеба в вощеной бумаге. Сделал себе сэндвич, зачерпнул из жестянки за радиоприемником горсть шоколадного печенья и вынес все это в машину. Положил еду на пассажирское сиденье и пошел в мастерскую – в пристройку к шиппону со стороны дома, где инструменты висели на гвоздях, где на двух колышках, вбитых в дальнюю стену на высоте лица, лежал дробовик Эрла. Билл знал за собой, что он так себе мастер, но даже так себе мастер способен, если постарается, поправить ворота хотя бы на время, чтобы они с Ритой спокойно перешли в новый год. Он покидал инструменты в холщовый мешок, выискал подходящий на вид кусок дерева, бросил все это в багажник «джипси» и снова выехал на дорогу – одна рука на люфтующем руле, другая нащупывает и подносит ко рту печенье.

5

Айрин Парри сбежала по лестнице босиком. А вдруг бы упала? Упала и лежала бы в крови у подножия лестницы? Но нет, она не упала. Подняла трубку и, постаравшись сделать голос таким, будто она не один час как бодрствует, сказала: «Дом доктора Парри».

В трубке булькающий звук. Опоздала. Она положила трубку и стала на нее смотреть, ожидая повторного звонка. От сознания, что день начинается вот так, с неудачи, захотелось плакать. Она слышала телефон на периферии сна. Звонки вошли в ее сложное и довольно навязчивое сновидение с участием русских и, возможно, их низенького космонавта собственной персоной. Теперь все, извлечена оттуда. Кто-то шинковал там грибы. Почему-то это ее пугало.

Она вернулась в спальню и надела пеньюар. Она