Обагренная кровью - Николай Ильинский
И без того перепуганный водитель никак не мог понять, почему он негодяй, ведь не он же прислал сюда этих ужасных партизан, но перечить офицеру боялся — судорожно нажимал ногой то на газ, но на педаль сцепления, отчего машина дергалась и не набирала скорость. Наконец грузовик, словно почувствовав смертельную опасность, рванулся вперед, оставляля позади себя завесу из поднятой им пыли.
Когда схватка утихла и фашисты оказались далеко от «злой» деревни, мешочники впервые почувствовали себя бойцами Красной армии. Радость усиливалась тем, что погибших среди них не было. Но в кустах они увидели два трупа.
— Оказывается, их всего только двое!
— А сколько упокоили гадов!
— И сами головы сложили…
— Жаль парней!
Осташенков осмотрел Алексея: несколько осколков снаряда нанесли ему смертельную рану.
— По тужурке видно, что это летчик, — Павел Александрович пошарил в карманах убитого, но никаких документов или иных биографических сведений не нашел и удивился, ибо он не знал, что все бумаги, принадлежавшие летчику, остались у старосты, который передал их затем в немецкую комендатуру. — Ни имени, ни фамилии, — горько вздохнул Осташенков, — без вести пропавшим останется человек… Вот что плохо, чтоб вы знали! — Он еще повертел в руках тужурку, ощупал каждый ее сантиметр, нашел дырочку в подкладке, на всякий случай сунул в нее палец и нащупал скатанный в трубочку листок бумаги, развернул и довольный воскликнул: — Стоп! Еще не все пропало: Алексей Иванович Привалов… Ага, есть и номер его летной части!.. Предусмотрительным ты оказался, Алексей Иванович, молодец!.. Похоронить обоих надо как следует… Герои!..
— Александрович! — с сожалением в голосе сказал вдруг Коржиков, склонившись над телом Виктора. — Второй-то совсем… совсем молодой! — И вдруг крикнул изумленно: — Павел Александрович! Посмотрите, это же Виктор!..
— Какой Виктор? — не понял Осташенков.
— Ну, тот… мы у них еще квартировались… Он мне еще брюки подарил!.. Забыл название села… Ну, тот… хороший парень… Да, вспомнил: село, кажись, называется Нагорным… Точно Нагорное!..
— Село, может, и вспомню… Это какой Виктор?… Постой, постой… Званцов, что ли? — осенило Павла Александровича. — Ну-ка, — наклоняясь, вгляделся он в лицо Виктора. — Знакомый малец… Точно он! Куда же тебя занесло, а, сынок? Убили сволочи, мальчишку не пожалели… Виктор, Виктор!.. Поистине пути войны неисповедимы, чтоб вы знали… Это надо же, Коржиков!..
Подошел взволнованный Макухин, коснулся тыльной стороной ладони щеки Виктора, повернул его на бок, пощупал на шее пульс.
— Не причитай, Павел Александрович, это по мертвым голосят, а он живой… И раны никакой не видать… То-то гляжу, что лицом он на мертвеца не похож… Пульс есть!
— Ты не ошибаешься? — еще больше обрадовался и удивился Осташенков.
— Проверь сам, — Макухин еще раз приложил пальцы к шее Виктора. — Я же говорю: пульс в норме…
— Стало быть, взрывом оглушило парня, чтоб вы знали, — констатировал Осташенков. — Молодой, очухается!.. В кузов его, ребята… Да осторожней, — предупредил он, видя, как двое из группы бесцеремонно схватили Виктора за руки и ноги, — не бревно тащите, олухи!.. И еще… соберите все трофейные автоматы и боеприпасы к ним, они принадлежат нам по праву…
— А что с мотоциклом делать? — поинтересовался Макухин. — Вещь тоже трофейная и очень ценная, жаль фрицам его оставлять…
— Узнай, кто может на нем ехать, тому и отдадим, на нем можно троих вести…
— Александрович! — опять позвал Осташенкова увешанный немецкими автоматами Коржиков. — Там, — кивнул он головой в сторону немецких убитых солдат, — на одном фрице сапоги знатные, каблуки подбитые железяками и почти совсем новенькие… А твои ботинки давно каши просят… Ты какой-никакой, а все-таки… наш командир… Если автомат — трофей, то сапоги и подавно…
— Ни в коем разе, — резко прервал Коржикова Павел Александрович, — это все равно, чтоб ты знал, и есть мародерство, самое паскудное дело… Даже новенькие сапоги с железяками на каблуках, но с мертвого фашиста мне ноги натирать будут… Нет уж, доберусь до своих босичком, а там попрошу обмотки… Превосходная вещь — обмотки! Легко накрутить на ноги, зато в них легко и тепло, пятки не трут… Истинно солдатская обувь, чтоб ты знал, Коржиков!.. Гений тот, кто их придумал, — вы сказал свою точку зрения Павел Александрович, видя, как Коржиков мнется в нерешительности: уж больно, наверно, понравились ему сапоги. — Да, Коржиков, быть голым телесами — это большая нищета, но еще хуже, чтоб ты знал, нищие духом… В этом загадка нашей русской души… Не знаю, верно это или нет, но про сапоги с убитого гитлеровца позабудь… Плюнь и разотри!..
Подошел перепуганный прошедшим боем глухонемой. Павел Александрович решил было поговорить с ним, а тот только размахивал руками, поглядывая на Алексея (Виктора к тому времени уже унесли к машине), усиленно кивал в сторону фашистов, лежащих в различных позах на окровавленной траве и на пыльной дороге. После минутного раздумья Осташенков достал из кармана листок и, предпринимая все свое искусство общения, объяснил все-таки глухонемому, в чем суть дела: главное, надо было срочно похоронить погибшего летчика, а листок бумаги с его именем и номером части спрятать подальше, чтобы немцы, если вдруг станут делать обыск, не нашли его.
— Ведь неизвестно, что будет с нами и документами погибших, которые мы собрали, — объяснил он группе, и люди в знак согласия кивали головами. — А ты… — обернулся Павел Александрович к глухонемому, но, вспомнив, что беседа с ним не получится, жестами попросил его принести лопату и помочь похоронить летчика, а потом самому немедленно бежать в лес, ибо вернутся немцы, а они обязательно вернутся, — не сдобровать! Осташенков обхватил свою шею руками, мол, повесят! Глухонемой все, кажется, понял, хотя все время одной рукой поддерживал спадавшие латаные штаны, подпоясанные веревочкой, и, казалось, глупо улыбался. — На, — подал Осташенков ему листок с данными о Привалове и жестом объяснил, что его надо спрятать.
Глухонемой сжал листок в кулаке.
Уже будучи далеко от места схватки с немцами, на коротком привале Павел Александрович увидел в руках Чугункова немецкую фляжку со спиртным и плитку шоколада. От шнапса он отказался наотрез, но приказал дать глотнуть раненому лейтенанту Герасимову.
— Для поддержания его жизнестойкости, — объяснил он. — На фронте перед атакой, чтоб вы знали, не зря дают по сто граммов водки: и смелости прибавляет, и, если ранят, терпеть боль помогает…
Виктор еще не пришел в себя, но уже стал шевелить губами и все громче и громче произносить какие-то непонятные слова. Его губы высохли, и он попросил напиться. Павлу Александровичу подали большую жестяную кружку с водой. Он высоко поднял ее, давая понять, чтобы его выслушали, и все притихли в ожидании: что скажет на этот
