Лиственницы над долиной - Мишко Кранец

— Ну что ты обо мне знаешь, — сказала Малка, пытаясь сдержать рыдания. — Как мне теперь жить? Умер кормилец мой, работать мне нельзя, иначе будет приступ, а у меня ничего нет, сам знаешь. Ну, есть крыша над головой, корова, полоска земли да два лужка. А чтобы жить, нужны деньги, хоть так, на самое необходимое.

— Деньги, да, деньги, — кивнул Рок, соглашаясь.

Прошагав немного и кое-что обдумав, он решился и предложил ей, поскольку она ему явно нравилась:

— Слушай, Малка, сейчас я иду в долину, в правление, в отдел социального обеспечения — насчет пенсии. Многого ждать не приходится. Батракам начисляют по четыре тысячи динаров. Кроме того, я могу еще работать, сердце у меня здоровое, руки не ленивые. Если ты не против, я зайду к тебе на обратном пути. Расскажу, как у меня уладилось дело. Ну, как, зайти?

Несмотря на постигшее ее горе, Малка могла здраво мыслить и трезво оценивать вещи. Стараясь совладать с собою, она утерла глаза и сказала:

— Конечно, Рок, зайди, чтобы мне хоть в первый день без покойного мужа не быть одинокой.

— Хорошо, я зайду, — ответил Рок, — и прямо скажу тебе, Малка, человек я неплохой и могу даже пообещать не пить лишнего. Сама знаешь, когда человек один — все по-другому. Что поделаешь, слаб я насчет водки.

— Знаешь, Рок, — ответила Малка, уже мысленно распорядившись его пенсией, — лучше всего, когда у мужчины вообще нет на руках денег. Иначе он не может пройти мимо трактира Фабиянки, а оттуда уж не вернется ни один динар.

— Не вернется, — согласился Рок, — от Фабиянки точно не вернется.

— Покойник отдавал мне деньги целиком. Я сама покупала ему сигареты и в стаканчике иной раз не отказывала. Он на меня не жаловался.

— Ну, об этом мы еще поговорим, — сказал Рок, которому показалось обидным отдавать жене все полученные деньги. Зачем ему вообще тогда идти в долину, хлопотать насчет пенсии? Он хотел сам распоряжаться этими деньгами.

— Ну, Малка, — повторил он, — мы еще обо всем потолкуем. — Остальную часть пути он молча шагал за гробом; к этому времени они были уже в долине. Лишь под конец проговорил несколько слов в утешение все еще плакавшей Малке: — Перестань, Малка,

ОТ ТОСКИ У ЧЕЛОВЕКА ПОРТИТСЯ СЕРДЦЕ,

а у тебя, ты сказала, оно и так никуда не годится. Что поделаешь, каждый рано или поздно должен помереть.

Неподалеку от церкви бывшие партизаны сняли гроб с телеги и поставили его на носилки, которые принес им церковный сторож. Двое партизан подошли с большим зеленым венком, усеянным красными цветами. Малкин венок, который она сама сплела для покойного мужа, сунули в руки батраку Року, потому что больше никого не оказалось рядом.

Перед церковью покойного встретили капеллан и церковный сторож. Малка хотела, чтобы гроб внесли в церковь и там помолились за усопшего. Но партизаны не пожелали войти в церковь и опустили гроб на землю. Поскольку в обязанности капеллана и сторожа вовсе не входила переноска покойников, а женщинам это было не под силу, Рок сказал Малке:

— Что поделать, одному мне гроб не снести. Придется хоронить твоего мужа без церкви.

Так все и было — партизаны отнесли его к вырытой могиле. Один из них произнес надгробную речь. Он вспоминал партизанские годы, когда покойный сделался инвалидом, — события, память о которых стала уже бледнеть. Затем капеллан наскоро прочитал молитву, окропил святой водой покойного, а заодно и живых, стоявших вокруг гроба. Когда капеллан и звонарь отправились в ризницу переодеться. Малка пошла за ними следом — спросить, сколько платить за похороны — партизаны об этом и думать забыли. Капеллан при церкви святой Едрты, человек крепкий и здоровый, не на шутку рассердился, увидев, что она снова принялась рыдать:

— Тебе ли о нем реветь! Конечно, может, ты оплакиваешь инвалидную пенсию, которая у тебя уплыла. — И он с досады прибавил, чтобы ее уколоть: — Миха Хлебш тоже инвалид, восьмидесятипроцентный, если не ошибаюсь. Он, правда, получает немного меньше, чем покойный. Так ты прямо с похорон и ступай к нему. Кто знает, может, и его заберешь с собой в горы.

Она с женской легкостью мигом перестала плакать, утерла два ручья слез, струившихся по ее пухлым щекам, и уставилась на капеллана, словно не веря, что он дает ей такой совет всерьез. Помолчав, спросила:

— В самом деле? И вы думаете, я бы Хлебшу приглянулась?

У капеллана от такой непосредственности кровь закипела в жилах. Теперь он уставился на нее, пораженный, не в силах вымолвить ни слова. Малка догадалась, что насчет Хлебша он сказал ей со злости. Но его праведный гнев не слишком ее огорчил. Она попыталась разъяснить ему:

— Сердце мое никуда не годится, можете пощупать сами. Доктор сказал, если я перетружусь, у меня будет приступ. А жить как-то надо. Мне ведь никто ничего не дает даром, — прибавила она, будто желая в свою очередь его уколоть.

Капеллан, успевший уже переоблачиться, не сплюнул в ответ на ее слова, а лишь резко повернулся к ней спиной и пошел к двери. Не оборачиваясь, крикнул ей с порога:

— Не смей больше приходить ко мне. Иначе звонарь вышвырнет тебя вон. Ты мне ничего не должна.

— Спасибо, — сказала она с благодарностью в голосе. — Да я к вам и так не очень-то собиралась.

— Полянчева, — подошли к ней хоронившие Тоне партизаны, — верно, тебе нечем рассчитаться с нами за то, что мы несли гроб и с почетом похоронили твоего муженька. Хотя и существует хороший обычай — после похорон выпить и добрым словом помянуть покойного.

— Откуда мне взять денег? — воскликнула она. — Если бы он хоть повременил до первого числа… Я ведь просила его, чтобы он потерпел, не умирал. И мне бы тогда было легче. А так я совсем на бобах осталась. — И, чуть подумав, она сказала: — Не мешало бы и в правлении иногда вспоминать про людей, что отдали за страну все, когда она в них нуждалась. Но такого нет. Поэтому я дам вам на литр вина. Человек он был хороший. Ну, а дальше — как хотите. Могли бы еще и за свой счет его помянуть. А тяжелым он не был — вы не очень-то вспотели, пока его несли. Ведь у него не было руки и ноги.

Они ответили язвительно:

— Кому как не тебе знать, тяжелый он был или легкий? А за вино мы и сами заплатим — три года вместе боролись. Уж стаканчик вина он заслужил.

Товарищи повернулись и ушли. Прощаясь