Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

– Как лечат? Чем? Уколы? Таблетки?

– Нет. Упражнения разные. Музыку громко включают, заставляют говорить еще громче. Стихи тоже. Трудно очень.

Снег сверкал, точно был посыпан дробленым стеклом. Наши тощие долгие тени, будто цапли, вышагивали сбоку. Тени были ярко-сиреневого цвета.

– А чего ты испугалась? Ну, тогда…

Инга не ответила, ее крепкие пальцы сжали мой локоть. Мы шли молча, потом она сказала:

– Мама добрая твоя. И красивая тоже. Спасибо говори ей, ладно?

Я удивился, но кивнул.

– Ладно. А папаша как тебе?

Она кивнула.

Все было очень хорошо. Мимо изредка проплывали хрупкие на вид и седые от инея автомобили. Шоферы не гнали, похоже, они сами не верили, что в такой мороз можно ездить. А может, никаких шоферов в кабинах и не было. Все окна были выбелены инеем. Урча прополз автобус – слепой корабль-призрак, плывущий из ниоткуда в никуда. Из выхлопной трубы валил густой белый дым. Он тяжко лип к сизому асфальту, как утренний туман.

Нас обгоняли редкие прохожие. Энергично скрипя подошвами, с паровозной прытью пешеходы выпускали клубы пара. Пар тянулся за ними белыми шлейфами. Все было очень хорошо. Все было просто прекрасно – мы, не таясь, шли по главной улице Кройцбурга. Инга прижималась ко мне, она крепко держала меня за руку. Мы больше не прятались.

– А тебя почему так зовут? – спросила Инга. – Такая птица?

– Птичка, скорее. Пташка. Знаешь песенку: «Чижик– пыжик, где ты был?»

Я пропел до конца. Инга засмеялась:

– А почему он водку выпил? Из фонтана?

– Фонтанка! Речка такая. – Я тоже засмеялся.

Поразительно, как у нас любая мелочь – глупость и ерунда даже, вроде этого стишка, – превращались таинственным, каким-то почти алхимическим, манером в радость самой драгоценной пробы. В счастье. Да, почти в счастье.

– А мне нравится. – Инга перестала смеяться. – Чиж…

Она словно пробовала слово на вкус. Потом, приблизив лицо к моему, тихо сказала:

– Чиж… Знаешь, Чиж, я бы никогда не поверила, что буду с русским. Вот как мы с тобой. Тем более, оттуда…

Она кивнула головой в сторону гарнизона.

Я не совсем понял, что она хотела сказать: русский, из военной семьи? Мне лично было совершенно наплевать на ее национальность, социальный статус, религиозную принадлежность, группу крови и прочую ахинею.

Я протиснулся к ее губам, мокрым и горячим. Колючий шарф мешал и лез в рот, от него пахло сырой собачьей шерстью. Инга рывком сдернула шарф. Она сжала ладошками мое лицо. Приоткрыла рот, точно сильно хотела пить. Ее ушанка медленно сползла назад и упала в снег. Мимо скрипели чьи– то шаги, шуршали шины автомобилей. Кто-то, проходя мимо, игриво присвистнул: мол, во дают ребята, да еще в такой мороз.

10

Дежурный, строгий молодой солдатик с огромными розовыми ушами, сверился с какой-то бумагой и направил меня на второй этаж. Лестницу только помыли, мокрые ступеньки блестели и воняли тухлой тряпкой. Коридор заканчивался окном, там, на красной тумбе, белел бюст Ленина. Круглый череп блестел и напоминал каменный шар. Я шел мимо закрытых дверей с таинственными табличками «Заместитель по ИАС», «ТЭЧ», «Инженер по АО». Нужная дверь оказалась последней. Я взглянул в гипсовые глаза вождя и постучал.

Майор Воронцов, стройный, с нежным румянцем на щеках, напоминал переодетую женщину-спортсменку. Указав мне на колченогий стул в центре кабинета, сам присел на край письменного стола. Тронул пальцами тугой зачес, ловко закинул ногу на ногу. Сапоги его сияли как лакированные. С минуту он молча разглядывал меня, то ли улыбаясь, то ли усмехаясь. За окном висели мощные сосульки. С них капало. Одна, кособокая, напоминала крыло ангела. Майор щелчком сбил что-то с коленки. – Краевский… – выдохнул он с каким-то плотоядным удовольствием. – Поговорим?

– Да, – ответил я простодушно.

Я действительно понятия не имел, что ему от меня нужно. Пристроил ладони на коленях, покорно, словно инок, и стал ждать. Майор дотянулся до портсигара – серебряная штуковина с каким-то рыцарским гербом лежала поверх стопки бумаг. – Куда после школы? Поступать будешь? Или в армию? – Он щелкнул, портсигар открылся. Нутро портсигара сияло позолотой.

– В текстильный. На художественно-промышленный.

– Вот как… – Майор достал папиросу, дунул – словно в свисток – и, ловко сложив мундштук гармошкой, сунул в рот. – Это где?

– В Риге.

– Вот как…

Он чиркнул спичкой, пламя поднес к папиросе. Затянулся, горелую спичку сунул в коробок. Выпустил дым. Его движения – лаконичные и изящные – напоминали пантомиму. Ладный и ловкий, точно танцор, казалось, вот-вот он выдаст какое-нибудь па или бойко отобьет чечетку. Я отвел глаза, боясь рассмеяться, – уж очень майор походил на Женечку, вернее, конечно, Женечка походил на майора. Сходство было комичным и слегка жутким, будто мне ни с того ни с сего вдруг показали моего приятеля, состарившегося на тридцать лет.

Вся стена от пола до потолка была заставлена папками. Деревянные полки кто-то явно смастерил под их размер – папки идеально входили по глубине и по высоте, оставляя сверху лишь зазор для пальца. На корешках белели приклеенные бумажные бирки.

На противоположной стене висела большая карта Кройцбурга и окрестностей. Какие-то места были помечены красным карандашом. Жирный красный крест стоял у озера Лаури. В том самом месте, где летом мы обычно ловим раков.

Неожиданно что-то заскрежетало, сосульки всей махиной рухнули вниз. Майор вздрогнул, резко повернулся к окну. – Значит, текстильный… – Он брезгливым пальцем стряхнул пепел в фарфоровую пепельницу в виде сердца, которое, словно тачку, толкал пузатый купидон. – Будешь, значит, горошек рисовать на трусах. Кружавчики примастыривать. Ясно… А брат?

– Он в Оренбургское летное поступает, на военно-морской.

– Ор-Бу – отлично! Авианосцы – будущее армии! У вас же и дед генерал?

– Был.

Майор соскочил со стола, пружинисто прошелся по кабинету. Остановившись у полки, вытянул одну папку. Развязал тесемки, раскрыл. Внимательно начал перебирать листы, иногда задерживаясь и вытягивая губы уточкой, словно собираясь кого-то поцеловать. За окном в жесть подоконника стучали капли с крыши. Снег таял. Небо цвета солдатского сукна казалось грязным и шершавым.

– Ага… – Майор нашел нужную бумагу, начал громко читать. – В 1927 году была создана группа «Огненный крест», переименованная в 1933 году в Объединение латышского народа «Перконкруст» («Громовой крест»). К осени 1934 года она насчитывала в своих рядах около пяти тысяч человек. «Перконкруст» представлял собой радикальную националистическую организацию, выступавшую за концентрацию всей политической власти в руках латышей…

Держа папку в руках, он вернулся к столу. Затянулся, выпустил дым и с чувством придушил окурок в фарфоровом сердце.

– Пятого