Наследие - Мигель Бонфуа
В шестнадцать лет Иларио узнал, что девочка-соседка ищет помощника, чтобы строить в своем саду самолет. Поговаривали, что она надменная холодная гордячка, и это разожгло любопытство Иларио и побудило его однажды в дождливый вторник без лишних раздумий, коротко остриженного и смахивающего на мокрую птицу, появиться на пороге у Лонсонье. Позже он поймет, что был тотчас же очарован Марго, захвачен ее невозмутимым и загадочным характером, прямым и неукротимым. Он трудился с неведомым ему ранее неистовством, следуя указаниям этой девушки, чья смелость помогала ему превозмочь собственную застенчивость. Иларио хотел нравиться ей, а кроме того, жаждал привлечь внимание отца, который примерно в то же время погрузился в написание библии чилийской авиации и сосредоточился на работе до такой степени, что не заметил, как сын пошел по его стопам.
Летная школа и министерство авиации в тесной связи с Европой задались целью подготовить пилотов на случай новой войны. В рекламных буклетах ничего не говорилось о наборе женщин, и Иларио понимал, что для Марго существует лишь одна возможность. Вот почему, когда этот молодой еврей, потомок длинного рода странников из Земли обетованной, получивший в наследство несостоявшиеся утопии и мучительные поиски, увидел, что самолет Марго не взлетел, он обратился к отцу.
Через два дня Бернардо Дановски собственной персоной явился смотреть на аппарат, который соорудили молодые люди. Он нагрянул в сад Лонсонье в зеленых холщовых брюках и в пиджаке наподобие летной курки и внимательно обследовал машину. Наконец он повернулся к Марго и положил руку ей на плечо.
— Надо же, а девочек все еще учат вышиванию.
Назавтра Марго и Иларио были приняты в небольшой авиаклуб, расположенный за городом, и стали учиться управлять самолетом. Надеясь войти в царство крылатых машин, они прибыли на аэродром. Перед ними раскинулось пастбище с тремя ухабистыми грунтовыми дорогами, усеянными масляными лужами. Тут и там виднелись невзрачные амбары промышленного вида. Все казалось пепельно-серым, ветхим и унылым. На крышах располагались ульи, куриные гнезда, огороды, а в грязной, как средневековая скобяная лавка, ремонтной мастерской дремала старая вороная кобыла. Трудно было представить себе более захолустную, более банальную картину, чем это ржавое поле металла, по которому, как неуклюжие тачки, катались взад-вперед между бараками и местом стоянки неказистые самодельные самолеты. Ничего непредвиденного, ничего торжественного. Ученики тренировались на полуразвалившихся машинах, побитых ветрами, небрежно сконструированных и летающих каким-то чудом.
Как когда-то Тереза в кругу сокольничих в Рио-Кларильо, Марго не обращала внимания на насмешливые взгляды механиков, фривольные намеки, пикантные шутки и отваживала бравых пилотов, которые пытались соблазнить ее рассказами о своих приключениях в полете. Ей приходилось проявлять упорство и ловкость, чтобы придерживаться длины волос двадцать сантиметров, которую она хранила, как женское достоинство. Через месяц девушка потребовала крещения воздухом. Как-то утром, когда она помогала припаивать части кабины, един из инструкторов внезапно возник перед ней и, быстро окинув взглядом, сказал:
— Завтра в шесть.
В тот же день Марго успешно прошла медосмотр, и врачи даже были удивлены объемом ее легких, заметив, что при желании она могла бы без труда дышать на вершинах Кордильер.
— У вас хорошие данные.
— Это семейное, — ответила девушка.
На рассвете следующего дня она появилась на взлетной полосе, но обнаружила, что вокруг свободно гуляют овцы, а также что какие-то зубоскалы забросали полосу ветками и торопливо нацарапали на земле: «Мягкой посадки!»
Менее стойкая натура развернулась бы и отправилась домой, но Марго закатала рукава, сняла шлем и целый час, сдерживая рыдания, убирала с дороги ветки. Ей вспомнилась трагическая и увлекательная жизнь Маризы Бастье, ее борьба против ограничений, накладываемых полом, и у девушки создалось болезненное впечатление, что со здешними летчиками у нее нет ничего общего, кроме нашитого на куртку логотипа школы. Когда появились инструкторы, Марго стояла в полной готовности к взлету на чистой и гладкой полосе, где не было ни овец, ни препятствий.
Ей выделили самолет компании «Трэвел эйр», — обшитый тканью и оборудованный устаревшей системой управления, он напоминал воздушного змея с мотором. Марго запрыгнула в кабину, застегнула на талии ремень безопасности, проверила приборы и запустила двигатель. Послышался низкий неровный гул, аппарат утробно зажужжал, винт закрутился. Устройство, несколько дней назад сконструированное из кучи железного лома и болтов, устремилось вперед по взлетной полосе. Зажглись рулежные огни. Машина набрала скорость и резко, несколькими скачками, поднялась в воздух.
Марго не почувствовала ни головокружения, ни страха, только животную мощь пятисот лошадиных сил в металле, которые оторвали ее от земли, расправляя дикие крылья. Девушка поднялась так высоко, что ей показалось, будто она может охватить взглядом сразу всю страну. Кучевые облака топорщились и горбились, изгибались, приобретая очертания кувшина, повисали, как кораллы со скрытыми прожилками, принимали явно женские формы. В этот миг Марго утвердилась в мысли, что слово «небо» непременно должно быть женского рода. Не верилось, что первые авиаторы были мужчинами. С ее точки зрения, небо обладало взрывной женственностью, безупречной плавностью. Свод небес был устроен как гнездо, как грудь, доказывая, что первые облачные цивилизации[27] управлялись матриархатом.
Все последующие полеты стали эхом первого. Марго получила летное удостоверение. Она улучшала навыки, совершенствуясь быстрее, чем остальные. Говорили, что она может на полном ходу коснуться флюгера на колокольне и уйти в пике на скорости двести километров в час, чтобы кончиком крыла подобрать с земли шейный платок. Но в марте по отрывистому тону материнских писем юная летчица без труда догадалась о драме, что разыгрывалась в доме на улице Санто-Доминго, с листопадом лет погрузившемся в осеннее молчание. Вдали от дочери, отчужденная от мужа, Тереза медленно впадала в уныние, и эта хандра отразилась на здоровье ее питомцев, которые, чувствуя внутренний надлом хозяйки, предались депрессии. Болезнь, как молния, поразила сотню птиц: они начали слабеть, страдать от лихорадки, сопровождавшейся зеленой диареей, их веки опухали, клювы бледнели, так что при входе в вольер создавалось впечатление, будто ступаешь в комнату умирающего. Синицы повесили головы, воробьи нахохлились, у чеглоков поникли крылья, у волнистых попугайчиков взъерошились перья, неразлучники бились в конвульсиях. Сова Терезы потеряла все свое изящество и силу и без перьев, с розоватой кожей походила на мокрую кошку.
Такой была обстановка в доме, когда с чемоданом, полным барбитуратов и шприцев, прибыл Аукан, назвавшись одним из
