Дефект всемогущества - Фёдор Михайлович Шилов

С другими шутил, нарочито высмеивая самые горькие отрывки дневников. Говорил что-то вроде:

– Бред же! Ну бред! Живот надорвёшь!

И они со мною вместе рвали животы, в голос смеялись, восклицали:

– Ну даёт старик, совсем из ума выжил! Небылиц напридумывал.

Кому-то я даже угрожал, обещал начистить рожу, если станет по деревне сплетни разносить. Божились, что они – могила.

Ни те, ни другие, ни третьи, впрочем, не стеснялись того, что уже читали записки старика. А что такого-то? Деревня ж. Ничего личного тут ни у кого никогда не водилось – все друг у друга на виду. Даже странно, что никто раньше не подозревал о «сыскной деятельности» соседа.

Я уходил успокоенный: справедливость восстановлена. Люди получили правду из первых уст, а не из сочинений полоумного старикашки. А потом я узнал, что едва за мной закрывалась дверь, как соседи шептались между собой:

– Младший Оладьев приходил. Папашу своего обелить пытался. И себя заодно. А то мы семейку их не знаем! Никогда ничего доброго и хорошего на их счету не значилось! Так что усопший многое даже смягчил, пожалел, а мог бы и покрепче словцо для них подыскать!

После этого я перестал ходить к соседям. Ни рты закрывать, ни соль-спички брать. Для них теперь существует своя правда: не моя и не этого писателя доморощенного, а третья какая-то, собранная из этих двух и ещё миллионов других. Их не переубедишь, да и зачем это?

Есть среди записей старого вруна тетрадь, где все собранные сведения оформлены в повесть, довольно занимательную, если не знать, что читаешь о сильно припорошенной ложью собственной жизни. Впрочем, читатель моей жизнью не жил, правду от выдумки в этой истории не отличит, а потому пусть каждый, кому хочется, читает и делает собственные выводы. Я не стану вносить правок в рассказ Фрола-Никифора, не буду ничего пояснять и оправдываться.

Мне почему-то захотелось перепечатать этот текст в свой компьютер, вероятно, чтобы глубже осмыслить. Что если безумный старик действительно провёл масштабное расследование и всё, что он написал, – правда? Не обо мне. О себе я всё знаю и буду откровенен – многое он подглядел и угадал верно. Может, и про других – не выдумка?

Видите, как в человеке всё непрочно – уже и во мне самом поселилась какая-то новая правда, которая потеснила прежнюю, казавшуюся неколебимой и незыблемой.

Я вернусь к вам в эпилоге. А пока что – передаю слово.

Имя автора забылось для меня, не станет известным и вам, а сочинённая им история – вот она, уже со следующей страницы.

ЗАПИСИ ИЗ ТЕТРАДЕЙ ДЕРЕВЕНСКОГО ШПИОНА

ГЛАВА 1

Иван Оладьев (до знакомства с Евгением Аршиновым)

Иван человек неприятный. «Мерзкий» не скажешь. Мерзкий – это вроде как скользкий, изворотливый, утончённо-жеманный. Посмотришь и почти с первого взгляда понимаешь – человек мерзок. Иван же был коренаст, приземист, крепок, обладал уверенной физической силой. Круглое лицо его чаще выражало недовольство, редко на нём удавалось увидеть кому-нибудь улыбку, а уж от души смеяться Иван Оладьев, кажется, не умел вовсе. Редкие от природы волосы он зачёсывал назад смоченной расчёской, отчего они ложились ровными бороздками, разделёнными широкими проплешинами. К пятидесяти годам Иван облысел, и поэтому необходимость в причёсывании отпала. Пару раз он оказывался настолько беспечен, что забывал покрывать лысину, копаясь в огороде. Долго потом кожа сходила неопрятными лоскутами, а солнечные ожоги не поддавались лечению ни сметаной и кефиром, ни мазями. С тех пор он непременно надевал различные кепки и панамки, всё больше походя на дачника. Но мы забежали вперёд…

Иван был умён, но, к сожалению, ум этот чаще всего был направлен на получение выгоды и делал из Ивана скорее рвача, чем интеллектуала. Ещё одна положительная черта, как бы парадоксально это ни звучало, играла с Иваном злую шутку: повышенная тяга к справедливости.

Рано или поздно всякий, кто ищет истину, начинает заигрываться и пытается вносить коррективы в судьбу – как в собственную, что понятно и простительно, так и в судьбы окружающих, что оправдать гораздо сложнее. Бывает и третий вариант: когда человек выправляет свою судьбу ценой чужих. Иван если поначалу и не относился к этой третьей категории, то со временем, увы, стал. Наверняка вы встречали таких людей, которые в разговоре частенько спрашивают, как бы интересуясь вашим мнением и в то же время точно зная, что ответ может быть только один:

– Нет, ну скажи мне, прав я или нет? Неужели ж не прав?

И покажется вроде, что всё сделано по справедливости, а от справедливости этой почему-то всё же волосы на голове встают дыбом. Иван же и вовсе был из тех, кто мнения чужого не спрашивал и проводил самосуды над людьми уверенно и без зазрений совести.

Первый раз Иван женился ещё студентом в 1980 году. Женился исключительно по весьма распространённому расчёту: ради прописки. Как назло, родители невесты были категорически против примака, прописывать периферийного хлыща в столичную квартиру не позволили. Тут-то и раскрылся характер Ивана во всей красе. Ясное дело: по справедливости ему положена была прописка! А если у несостоявшихся тестя с тёщей о супружеской справедливости какие-то иные представления, то он, Иван Оладьев, оставаться в такой семье не намерен. И ничего своего здесь не оставит!

«Своего» на момент весны 1982 года оказалось не так много. Вещи носильные, туалетные принадлежности, служебное удостоверение: учёба завершилась, началась служба в органах. На беду, успел за время семейной жизни Иван застеклить балкон. Не пожалел труда: стёкла камнями побил, рамы выломал, чтобы супруге и её несговорчивым родителям неповадно было! Разве не справедливо? Справедливо! Сам сделал – сам сломал. Коротко и ясно. Прописался бы – жили бы все, радовались совместно.

Была и ещё одна… «мелочь». Вроде как и своё, и в то же время не совсем. Супруга на момент готовности Ивана к разрыву была беременна. В июле должны были состояться роды. Иван предложил единственно возможное развитие событий и денег на аборт выдал. Отказалась. Да и ни один вменяемый врач на таком сроке без показаний беременность не прервёт! Иван твёрдо стоял на своём.

– Сказал же: ничего моего в этом доме не останется!

Крепкие руки не только камни в стёкла метать умели. Не скажу точно, был ли это первый эпизод рукоприкладства в жизни Ивана, только